давай пить-опорожнять дочиста; напились пьяны и заснули как убитые.
Матроха только этого и ждал, вылез из соломы и принялся за работу; обрезал у 
лошади и хвост и повода; конюха, что верхом сидел, снял вместе с седлом и 
посадил на перекладину, отворил ворота и увел коня. Ранехонько утром проснулся 
генерал и бросился поскорей в конюшню; смотрит — дверь растворена, караульщики 
спят: один держит обрезанные повода, другой — обрывок лошадиного хвоста, третий 
на перекладине очутился, а лучшего вороного коня как не бывало. «Ах вы, 
мошенники!» — закричал на них генерал; караульщики разом проснулись от его 
грозного голоса, пали на колени и повинились в своей вине.
Пошел генерал к старику на двор; а старик сидит у ворот на завалинке, греется 
на солнышке. «Здорово, старик! Что твой сынок?» — «Мотрошит помаленьку; вот 
нынешню ночь коня привел — такого славного, видного!» — «Экой плут! На, отдай 
ему сто рублев да скажи, чтоб ухитрился, украл у меня весь прибор со стола; 
коли украдет — другую сотню пожалую, а нет — так спиной расплатится!» — «Хорошо,
 — говорит, — скажу».
На другой день собрались к генералу гости; а Матроха выпачкал себе рожу сажею, 
привязал к голове бараньи рога, забрался в генеральские хоромы и залез за печку.
 Только стали гости за обед садиться, он как выскочит, как побежит по горницам. 
Гости за ним, генерал за гостями, слуги за генералом. «Черт, черт!» — кричат 
все в один голос; шум, гам, беготня в доме, а старик, по уговору с сыном, 
бросился из передней прямо к столу, забрал весь прибор и унес к себе.
Воротился генерал, глядь — не видать на столе ни ложки, ни плошки! И черта не 
поймал и прибор потерял. Пошел к старику на двор; опять сидит он на завалинке 
да греется на солнышке. «Здорово, старик! Что твой сынок?» — «Слава богу, 
мотрошит помаленьку; вот сейчас притащил целый ворох блюд, ножей да ложек; 
будет на чем пообедать!» Заплатил генерал сто рублев и не захотел больше 
ведаться со стариковым сыном.




№387
[173]


У барина был старик-слуга, такой верный, что всем домом один управлял; а сын 
его Климка не в батьку пошел, с малолетства воровать научился. А ему ли не было 
холи и воли? Отец водил его, словно ягодку, в красной рубашке, в новых сапожках.
 Так нет, нечестивого дарами не удари?шь. «Пойду, — говорит, — батюшка, уведу 
вола». — «Не ходи, каналья! Тебе там голову сорвут». Не послушал Климка отца, 
пошел воровать. Гонят хохлы гурт. Климка выглядел-высмотрел, забежал вперед, не 
пожалел нового сапога снял с ноги и бросил на дороге; сам за куст спрятался. 
Хохлы увидали сапог: «Эх, жаль, что один! Кабы, — говорят, — пара таких сапогов,
 надел бы их и стал паном». Поговорили, сапога не подняли и погнали скотину 
дальше. Климка рад услужить, забежал вперед, снял другой сапог и кинул на 
распутье. Хохлы увидали, обрадовались и пустились все за прежним сапогом. А 
Климка не плошает, дело в его руках огнем горит: отвязал пару волов — и поминай 
как звали!
«Худо, худо делаешь, — говорит отец, — скажу барину». Сказал барину под веселый 
час. Климку позвали. «Ты, Климка, говорят, вор?» — «Вор, сударь!» — «Ха-ха-ха! 
Украдь же у меня стоялого жеребца». — «Украду, только чур не отнимать». — «Не 
отниму!» Барину потеха, что Климка-мальчишка вор! Над жеребцом поставили 
большой караул: два человека за узду держат, два — за хвост, четверо — за ноги, 
один верхом сидит, да двое у дверей торчат; всех сторожей было одиннадцать. 
«Смотрите, ребята, не спать, не зевать! — говорил барин. — Придет Климка 
воровать — ловите; уж мы его проучим, зададим ему баню!»

Пришла ночь, пришел и Климка; взлез на крышу, проломал дыру, спустил в конюшню 
бочонок вина на оброточке
[174]
, бочонком помахивает, сторожей подразнивает. «Братцы, — говорят караульщики, — 
что-то хорошо пахнет! Кажись, бог клад посылает; дураки же мы будем, коли не 
сумеем взять его». Один за другим стали к бочонку прикладываться, зелена вина 
натягиваться; натянулись так, что и руки опустили и носы повесили. А Климке 
того и надо; он тут как есть! Зачал распоряжаться по-своему: верхового снял — 
на колоду посадил, которые за ноги держали — тем в руки по палке всунул, 
которые за хвост — тем трепаной пеньки дал, а которые за узду — тем по 
веревочке, опростал повода и вывел коня, сел на него молодцом и очутился под 
барским крыльцом. «Ах, ах! Где мои наглядчики, где караульщики?» Пошел барин на 
конюшню пытать, а они словно дурни спят, еще не очнулись спьяна. «Ну, Климка, 
твое счастье, твой конь! Украдь же ты у меня погребец». — «Украду, только не 
отнимай». — «Не отниму!»

Климка взял лопату и заступ, пошел на кладбище, вырыл мертвеца и сготовился на 
дело; а барин собрал-снарядил караул с вилами, стрелами, дубинами: глянуть, так 
страшно! Посадились все караульщики в круговину, погребец поставили в середину; 
сидят, чубом не тряхонут, глазом не моргонут, хозяйское добро берегут. Пришла 
полночь, в окно кто-то стук-стук! Поднялись дубинки, натянулись стрелы, 
уставились вилы. Показалась голова, лезет человек, а то Климка-вор сует в окно 
мертвеца; сейчас напали на того мертвеца караульщики, изрубили-искрошили в