пирожное тесто. Пошли доложить барину, что Климку убили, на куски искромсали, 
да погребец грудью отстояли. Барин за то ни похвалил, ни пожурил, а по Климке, 
видно, не много тужил. Тем временем Климка-вор унес погребец и завалился спать.
Вот на другое утро понадобился барину погребец, приказал подать; слуги побежали,
 хвать — тут был, да нету! «Что за притча!» — думает барин; смотрит — а Климка 
в дверь. «Ты унес погребец?» — «Я». — «Как же ты украл его?» — «Как бы ни украл,
 да украл, про то я знаю». — «Ну, удалец! Этак ты, пожалуй, у меня барыню 
украдешь?» — «Украду, только без выкупу не отнимай». — «Дело! А коли не 
украдешь, знай наперед: велю тебя повесить». Согласились. Оградил барин барыню 
нянюшками, мамушками, красными девушками; сам над нею день и ночь сидит, в ее 
очи глядит, каждый шаг назирает, каждый след охраняет. Украсть трудновато!
Случилась барину нужда лесным путем проезжать. Климка забежал вперед, развешал 
по деревьям колокольчики; сам взял взлез на ближнюю осину, надел на шею петлю и 
повис вверх ногами. Едет барин с барыней, увидал, что Климка на осине качается, 
и говорит: «Ах, боже мой! Да ведь это Климка-вор повесился! Видно, моего гнева 
испугался, что до барыни не добрался. Жаль Климку!» А колокольчики в лесу динь, 
динь! «Малый! Это что за звон? Поди, погляди!» Сперва пошел один малый, там 
другой, третий, и разбрелись все в разные стороны — никак толку не доберутся.
Выскочил сам барин и пустился в лес; а Климка того и ждал, спрыгнул с дерева, 
подбежал к коляске и вмиг очутился на козлах; приударил коней по бедрам и 
покатил себе... Барин пришел назад — нет ни барыни, ни Климки на дереве, только 
пыль по дорожке вьется! Догадался и воротился пешком домой. Велел позвать 
Климку: «Ты украл барыню?» — «Я». — «Отдай назад!» — «Нет, барин, шалишь! Не на 
то воруют, чтоб назад отдавать. Выкупи — твоя будет». — «Что возьмешь?» — 
«Коробочку серебра». Барин согласился. Климка вырыл яму, поставил на нее 
коробку, да в коробке-то дно продырявил. Барин сыпал-сыпал, яма не насыпается, 
Климка, барыней не меняется. Надоело барину сыпать, опостылел ему Климка, велел 
бросить его в море.
Зашили раба божия в куль, положили на бережок, пошли искать камень на шею; а 
Климка-вор в куле катается, громким голосом разливается: «Сударе бояре! Явите 
божию правду; на воеводство меня посылают, судить-рядить заставляют, а я 
воеводою быть не гожусь!» Проходил мимо какой-то боярин, вслушался в эти речи, 
подошел и спрашивает: «Что ты говоришь, братец?» — «На воеводство меня посылают,
 судить-рядить заставляют, а я воеводою быть не гожусь!» — «Пусти меня на свое 
место; лезь вон!» Забрался боярин в куль, уж считал себя за воеводу — да попал 
в воду; а Климка вышел на простор, загулял вольным казаком, кутил-мутил, пока 
буйну голову сложил.




№388
[175]



Живал-бывал Наум. Вздумал Наум воровать идти. Пошел один; попался ему навстречу 
Антон. «Ты куда, Наум?» — «Взбрело мне на ум воровать идти; а ты куда, Антон?» 
— «Я сам думаю о том!» — «Ну так пойдем вместе». Вот и пошли двое; идет 
навстречу Влас, спрашивает их: «Ты куда, Наум?» — «Да взбрело мне на ум 
воровать идти». — «А ты, Антон?» — «Я сам думаю о том!» В свой черед и они 
спрашивают: «Ну а ты куда, Влас?» — «Я давно поджидаю вас!» Вот пошли все 
вместе и держат такой совет: «Куда ж нам воровать идти? Если к попу — у попа 
деньги трудные
[176]
, если к купцу — у купца то же самое; пойдемте-ка к судье, у судьи деньги 
нетрудные». Пришли к судье; у него ворота заперты, а собаки злющие. «Нет, видно,
 сюда не проберешься!» — стали говорить Антон с Власом. «Вот еще! — сказал Наум.
 — Притащите соломы, заверните меня да спустите за ограду; я вам ворота отопру».


Сказано — сделано. Завернули Наума в солому и перекинули за ограду; он 
покатился прямо к кладовой, достал оттуда мешок муки, насыпал в корыто, 
развел-замесил на крепком вине и поставил собакам. Собаки бросились на месиво; 
до того нажрались, что ни одна и с места не может сойти. Наум взял перевязал 
всех собак хвостами по паре и повесил на ограде, потом отворил ворота, впустил 
товарищей, и пошли они замки ломать да амбары обчищать. Много набрали всякого 
добра. Стали добычу делить; всё поделили, остается енотова шуба, как с ней 
быть? Наум говорит: «Шуба мне следует; я выдумал и собак окормить и ворота 
отворить». — «Нет, брат, жирно будет!» — «Коли так, я пойду к судье; он горазд 
судить и рядить; пусть-ка нас рассудит!»
Вот пошел Наум в комнаты, а Влас да Антон стали под окно слушать. У судьи 
совесть-то нечиста, так ночью не спится. «Это ты, Иван?» — спрашивает судья. 
«Я», — отвечает вор. «Расскажи-ка мне сказочку». — «Пожалуй, скажу: живал-бывал 
Наум, взбрело ему на ум воровать идти...» — и начал рассказывать все дело, как 
было; дошел до того, как они трое за шубу поспорили, и говорит: «Сам рассуди, 
кому шубу взять?» — «Кому? Да, разумеется, Науму». — «Мне и самому то ж 
думается!» — «Что ж дальше-то было?» — «А дальше спать пора!» — сказал Наум и 
ушел из комнаты. Приходит к своим товарищам: «Ну что? Чай, сами слышали, кому 
шуба следует!» — «Мы и не стоим теперь за нее, возьми себе и владей на