бороды». Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят: 
«Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти». — 
«А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!» Тут старик не выдержал, 
пошел к барину бить челом на сына.

Призывает господин Ивана: «Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?» — «Да 
чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работа?ть я не учился, а теперь и 
учиться поздно». — «А по мне как знаешь, — говорит ему барин, — хоть воровством,
 да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!» Тем временем доложили 
барину, что баня готова, и пошел он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся 
барин, воротился назад и стал спрашивать: «Эй, кто там есть? Подать босовики
[164]
!» А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас 
под мышку и унес домой. «На, батюшка, — говорит отцу, — снимай свои лапти, 
обувай господские сапоги».

Наутро хватился барин — нег сапогов; послал за Иваном: «Ты унес мои сапоги?» — 
«Знать не знаю, ведать не ведаю, а дело мое!» — «Ах ты, плут, мошенник! Как же 
ты смел воровать?» — «Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да 
корми отца с матерью? Я твоего господского
приказу не хотел ослушаться». — «Коли так, — говорит барин, — вот тебе мой 
приказ: украдь у меня черного быка из-под плуга; уворуешь — дам тебе сто рублей,
 не уворуешь — влеплю сто плетей». — «Слушаю-с!» — отвечает Иван.
Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья, и скорей 
на пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под нее 
петуха, а сам за кусты спрятался. Стали плугатари вести новую борозду, зацепили 
ту глыбу земли и своротили на? сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было 
побежал по кочкам, по рытвинам. «Что за чудо из земли выкопали!» — закричали 
плугатари и пустились вдогонку за петухом. Иван увидал, что они побежали как 
угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул 
другому в рот, а третьего отпряг и увел домой.
Плугатари гонялись-гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: 
черного быка нет, а пестрый без хвоста. «Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, 
бык быка съел; черного-то совсем сожрал, а пестрому хвост откусил!» Пошли к 
барину с повинною головою: «Помилуй, отец, бык быка съел». — «Ах вы, дурачье 
безмозглое, — закричал на них барин, — ну где это видано, где это слыхано, чтоб 
бык да быка съел? Позвать ко мне Ивана!» Позвали. «Ты быка украл?» — «Я, барин».
 — «Куда же ты девал его?» — «Зарезал; кожу на базар снес, а мясом стану отца 
да мать кормить». — «Молодец, — говорит барин, — вот тебе сто рублей. Но украдь 
же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью 
замками; уведешь — плачу двести рублей, не уведешь — влеплю двести плетей!» — 
«Изволь, барин, украду».
Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю — нет ни души, 
смотрит — висит на вешалке господская одежа; взял барскую шинель да фуражку, 
надел на себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам: «Эй, 
ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу». Кучера и 
конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отперли шесть замков, 
отворили трое дверей, вмиг все дело исправили и подвели к крыльцу оседланного 
жеребца. Вор сел на него верхом, ударил хлыстиком — только и видели!

На другой день спрашивает барин: «Ну, что мой любимый жеребец?» А он еще с 
вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном. «Ты украл жеребца?» — «Я, барин». 
— «Где ж он?» — «Купцам продал». — «Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! 
Возьми свои двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского
[165]
наставника». — «А что, барин, за труды положишь?» — «Хочешь триста рублей?» — 
«Изволь, украду!» — «А если не украдешь?» — «Твоя воля; делай, что сам знаешь».


Призвал барин наставника. «Берегись, — говорит, — стой на молитве всю ночь, 
спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется». Перепугался старец, не до сна 
ему, сидит в келье да молитву твердит. В самую полночь пришел Иван-вор с 
рогозиным
[166]
кошелем и стучится в окно. «Кто ты, человече?» — «Ангел с небеси, послан за 
тобою унести живого в рай; полезай в кошель». Наставник сдуру и влез в кошель; 
вор завязал его, поднял на спину и понес на колокольню. Тащил-тащил. «Скоро 
ли?» — спрашивает наставник. «А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да 
гладка, а под конец коротка, да колотлива».

Втащил его наверх и спустил вниз по лестнице; больно пришлось наставнику, 
пересчитал все ступеньки! «Ох, — говорит, — правду сказывал ангел: передняя 
дорога хоть долга, да гладка, а последняя коротка, да колотлива! И на том свете 
такой беды не знавал!» — «Терпи, спасен будешь!» — отвечал Иван, поднял кошель 
и повесил у ворот на ограду, положил подле два березовых прута толщиною в палец 
и написал на воротах: «Кто мимо пройдет да не ударит по кошелю три раза — да 
будет анафема проклят!» Вот всякий, кто ни проходит мимо, — непременно стегнет 
три раза. Идет барин: «Что за кошель висит?» Приказал снять его и развязать. 
Развязали, а оттуда лезет керженский наставник. «Ты как сюда попал? Ведь 
говорил тебе: берегись, так нет! Не жалко мне, что тебя прутьями били, а жалко