дрожат.
Вот и третий год на исходе, во всех закромах пусто; остался охотник без хлеба. 
«Спасибо тебе, млад охотничек, — говорит ему орел, — что умел ты меня выходить».
 Посадил на себя того охотника и полетел с ним по поднебесью к морю-океану, да 
как забрал в самую высоту — встрепенулся и сбросил его вниз. Сажен на двадцать 
только не дал ему долететь до синя моря, подхватил и посадил к себе на спину. 
«Хорошо ли тебе было?» — спрашивает орел охотника. «Уж чего хуже этого, — 
отвечает он, — я думал: смерть моя пришла!» — «Таково-то и мне легко было, как 
приходил ты с ножом ко мне в первый год».
Поднялся орел повыше прежнего, встрепенулся и сбросил охотника и, не допускаючи 
его до синя моря сажен на десять, подхватил опять к себе на спину. Сидит 
охотник ни жив ни мертв. «Каково показалось тебе?» — спрашивает орел. «Чего 
хуже этого! Уж лучше бы ты один конец положил мне, да не томил моей душеньки». 
— «Таково-то мне было сладко, как приходил ты с ножом ко мне на другой год. 
Умел же ты меня помиловать, не останусь и я в долгу. Полетим, — говорит, — к 
моей старшей сестрице; станет она тебе давать много злата, и се?ребра, и 
ка?менья самоцветного — ничего не бери, проси сундучок».
Долго ли, коротко ли, прилетают они в тридевятое царство, в тридесятое 
государство. Выбегала навстречу им старшая сестрица, стала брата целовать, 
миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где 
был-побывал, в каких землях странствовал? Уж мы по тебе давно сокрушались, 
слезами горючими обливались». — «А и вечные веки бы вам по мне сокрушаться да 
слезами горючими обливаться, коли б не сыскался мне благодетель — вот этот 
охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него свет божий вижу».
Взяла орлова сестрица охотника за руку, повела его в подвалы глубокие; в тех 
подвалах лежит казна великая: злата и се?ребра — полные кучи, ка?менья 
самоцветного целый угол навален. «Бери, — говорит, — сколько хочется». Отвечает 
ей охотник: «Не надо мне ни злата, ни се?ребра, ни ка?менья самоцветного; коли 
милость твоя будет, отдай мне сундучок». Как услышала таковы слова старшая 
сестрица — тотчас из лица переменяется, на иной лад речь поворачивает. «Как бы 
не так, — говорит, — знаем мы этих братьев, только и норовят, как бы выманить 
что получше да к своим рукам прибрать!» Не стал долго толковать с нею орел, 
подхватил охотника и полетел к середней сестрице; ну, и здесь случилось то же 
самое.
Полетел, наконец, к младшей сестрице; выбежала она навстречу, стала брата 
целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец 
любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? А уж мы тебя и жива не 
чаяли, много слез по тебе пролили». — «И вправду, лежать бы мне во сырой земле, 
выплакать бы тебе свои ясные очи, коли бы да не сыскался благодетель — вот этот 
охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него только и свет божий вижу!»
Сейчас повела орлова сестрица охотника в подвалы глубокие; в тех подвалах — 
казна великая: от ка?менья самоцветного аж глазам больно, про злато-се?ребро и 
говорить нечего! «Бери, — говорит ему, — сколько душа твоя хочет». — «Не надо 
мне, — отвечает охотник, — ни злата, ни се?ребра, ни ка?менья самоцветного; 
коли будет твоя милость, отдай сундучок». — «Отчего не дать! Я для братца 
любимого ничего не пожалею». Сказала и отдала ему сундучок. «Иди теперь с богом 
в свое государство, — сказал охотнику орел, — да одно помни: не отворяй 
сундучка до тех мест, пока домой не воротишься». Тут распростились они любовно; 
орел взмахнул крыльями и поднялся стрелою в небо, а добрый молодец поплелся 
своею дорогою.

Долго ли, коротко ли шел он — только взяло его раздумье: что если в сундучке-то 
пусто? Было из чего хлопотать, таскаясь по белу свету! «Дай посмотрю!» Отворил 
сундучок... Батюшки светы! Как полезло оттуда воинство; так и ва?лит, так и 
ва?лит. Собралася рать несметная: и пешая и конная. «Как же теперь быть, — 
думает охотник, — как убрать в сундучок всю эту силу военную? Да этого и черт 
не сделает!» Глядь — стоит перед ним окаянный
[178]
. «Хочешь, — говорит, — я помогу твоей беде; только не поскупись, отдай мне — 
чего дома не знаешь». — «Изволь, — отвечает охотник, — готов тебе отдать чего 
дома не знаю, только с уговором: коли в три дня не сумеешь найти, так оно 
навсегда при мне останется». — «Ладно», — сказал окаянный.

Воротился охотник домой, а у него сын народился; жаль стало ему отдавать черту 
детище родимое, залился слезами и рассказал жене про свое горе. Всем ведомо, 
что баба хитрее черта. Говорит жена охотнику: «Что будет — то будет, а слезами 
делу не поможешь. Давай-ка убьем нашу цепную собаку и зашьем сына в собачью 
шкуру, да и цепь на него наденем: пусть сидит на привязи, словно взаправду пес».
 Так и сделали, зашили мальчика в собачью шкуру, привязали на цепь, а сами 
стали усердно творить молитвы богу.
Ночью поднялся на дворе страшный шум — и явился лукавый; уж он метался-метался: 
кажись, всякий уголок раза три оглядел, ошарил, а мальчика нет как нет! Вот 
запел петух, надо домой убираться; бросился лукавый к своему старшо?му. «Нигде, 
— говорит, — не нашел мальчика». — «А зачем же ты не досмотрел цепную собаку?» 
— сказал старшо?й да схватил его за хвост, тряс, тряс и со злости бросил в 
самый жар.
На другую ночь охотник зашил сына в баранью шкуру, на третью ночь в козлиную; а 
сам с женою пуще прежнего богу молятся. Как ни бился лукавый, так-таки и не 
смог найти мальчика. После того выбрал охотник знатное место, выпустил из 
сундучка все свое воинство, велел лес рубить да город строить. Мигом закипела