признавали; сами они то и дело на охоте, а названая сестра завсегда дома: всем 
хозяйством заправляет, обед готовит, белье моет.
Вот и повадилась к ним в избушку ходить баба-яга костяная нога и сосать у 
красной девицы, купеческой дочери, белые груди. Только богатыри на охоту уйдут, 
а баба-яга тут как тут! Долго ли, коротко ли — спала с лица красная девица, 
похудела-захирела; слепой ничего не видит, а Катома-дядька дубовая шапка 
замечает, что дело неладно; сказал про то слепому, и пристали они вдвоем к 
своей названой сестрице, начали допрашивать, а баба-яга ей накрепко запретила 
признаваться. Долго боялась она поверить им свое горе, долго крепилась, да, 
наконец, братья ее уговорили, и она все дочиста рассказала: «Всякий раз, как 
уйдете вы на охоту, тотчас является в избушку древняя старуха — лицо злющее, 
волоса длинные, седые — и заставляет меня в голове ей искать, а сама сосет мои 
груди белые». — «А, — говорит слепой, — это — баба-яга; погоди же, надо с ней 
по-своему разделаться! Завтра мы не пойдем на охоту, а постараемся залучить ее 
да поймать...»
Утром на другой день богатыри не идут на охоту. «Ну, дядя безногий, — говорит 
слепой, — полезай ты под лавку, смирненько сиди, а я пойду на двор — под окном 
стану. А ты, сестрица, как придет баба-яга, садись вот здесь, у этого окна, в 
голове-то у ней ищи да потихоньку пряди волос отделяй да за оконницу на двор 
пропускай; я ее за седые-то космы и сграбастаю!» Сказано — сделано. Ухватил 
слепой бабу-ягу за седые космы и кричит: «Эй, дядя Катома! Вылезай-ка из-под 
лавки да придержи ехидную бабу, пока я в и?збу войду». Баба-яга услыхала беду, 
хочет вскочить, голову приподнять — куда тебе, нет совсем ходу! Рвалась-рвалась 
— ничего не пособляет! А тут вылез из-под лавки дядя Катома, навалился на нее 
словно каменная гора, принялся душить бабу-ягу, ажно небо с овчинку ей 
показалось! Вскочил в избушку слепой, говорит безногому: «Надо нам теперь 
развести большой костер, сжечь ее, проклятую, на огне, а пепел по? ветру 
пустить!» Возмолилась баба-яга: «Батюшки, голубчики! Простите... что угодно, 
все вам сделаю!» — «Хорошо, старая ведьма!» — сказали богатыри. — Покажи-ка нам 
колодезь с целющей и живущей водою». — «Только не бейте, сейчас покажу!»
Вот Катома-дядька дубовая шапка сел на слепого; слепой взял бабу-ягу за косы; 
баба-яга повела их в лесную трущобу, привела к колодезю и говорит: «Это и есть 
целющая и живущая вода!» — «Смотри, дядя Катома, — вымолвил слепой, — не давай 
маху; коли она теперь обманет — ввек не поправимся!» Катома-дядька дубовая 
шапка сломил с дерева зеленую ветку и бросил в колодезь: не успела ветка до 
воды долететь, как уж вся огнем вспыхнула! «Э, да ты еще на обман пошла!» 
Принялись богатыри душить бабу-ягу, хотят кинуть ее, проклятую, в огненный 
колодезь. Пуще прежнего возмолилась баба-яга, дает клятву великую, что теперь 
не станет хитрить: «Право-слово, доведу до хорошей воды».
Согласились богатыри попытать еще раз, и привела их баба-яга к другому колодезю.
 Дядька Катома отломил от дерева сухой сучок и бросил в колодезь: не успел тот 
сучок до воды долететь, как уж ростки пустил, зазеленел и расцвел. «Ну, это 
вода хорошая!» — сказал Катома. Слепой помочил ею свои глаза — и вмиг прозрел; 
опустил безногого в воду — и выросли у него ноги. Оба обрадовались и говорят 
меж собой: «Вот когда мы поправимся! Все свое воротим, только наперед надо с 
бабой-ягой порешить; коли нам ее теперь простить, так самим добра не видать — 
она всю жизнь будет зло мыслить!» Воротились они к огненному колодезю и бросили 
туда бабу-ягу: так она и сгинула!
После того Катома-дядька дубовая шапка женился на купеческой дочери, и все трое 
отправились они в королевство Анны Прекрасной выручать Ивана-царевича. Стали 
подходить к столичному городу, смотрят: Иван-царевич гонит стадо коров. «Стой, 
пастух! — говорит Катома-дядька. — Куда ты этих коров гонишь?» Отвечает ему 
царевич: «На королевский двор гоню; королевна всякий раз сама поверяет, все ли 
коровы». — «Ну-ка, пастух, на? тебе мою одежу, надевай на себя, а я твою надену 
и коров погоню». — «Нет, брат, этого нельзя сделать; коли королевна уведает — 
беда мне будет!» — «Не бойся, ничего не будет! В том тебе порука Катома-дядька 
дубовая шапка!» Иван-царевич вздохнул и говорит: «Эх, добрый человек! Если бы 
жив был Катома-дядька, я бы не пас в поле этих коров».
Тут Катома-дядька дубовая шапка сознался ему, кто он таков есть; Иван-царевич 
обнял его крепко и залился слезами: «Не чаял и видеть тебя!» Поменялись они 
своими одежами; погнал дядька коров на королевский двор. Анна Прекрасная вышла 
на балкон, поверила, все ли коровы счетом, и приказала загонять их в сарай. Вот 
все коровы в сарай вошли, только последняя у ворот остановилась и хвост 
оттопырила. Катома подскочил: «Ты чего, собачье мясо, дожидаешься?» — схватил 
ее за хвост, дернул, так и стащил шкуру! Королевна увидала и кричит громким 
голосом: «Что это мерзавец пастух делает? Взять его и привесть ко мне!» Тут 
слуги подхватили Катому и потащили во дворец; он идет — не отговаривается, на 
себя надеется. Привели его к королевне; она взглянула и спрашивает: «Ты кто 
таков? Откуда явился?» — «А я тот самый, которому ты ноги отрубила да на пень 
посадила; зовут меня Катома-дядька дубовая шапка!» — «Ну, — думает королевна, — 
когда он ноги свои воротил, то с ним мудрить больше нечего!» — и стала у него и 
у царевича просить прощения; покаялась во своих грехах и дала клятву вечно 
Ивана-царевича любить и во всем слушаться. Иван-царевич ее простил и начал жить 
с нею в тишине и согласии; при них остался слепой богатырь, а Катома-дядька 
уехал с своею женою к богатому купцу и поселился в его доме.




№199