собачье мясо».
Дождались другого дня; подошло время к венцу ехать, королевне коляску подали, а 
Ивану-царевичу богатырского жеребца подвели. Со всех сторон народ сбежался — 
видимо-невидимо! Вышли из палат белокаменных жених с невестою; королевна села в 
коляску и дожидается: что-то будет с Иваном-царевичем? Волшебный конь разнесет 
его кудри по ветру, размычет его кости по чисту полю. Подходит Иван-царевич к 
жеребцу, накладывает руку на спину, ногу в стремено — жеребец стоит словно 
вкопанный, ухом не шевельнет! Сел царевич верхом — волшебный конь по щетки в 
землю ушел; сняли с него двенадцать цепей — стал конь выступать ровным тяжелым 
шагом, а с самого пот градом так и катится. «Экий богатырь! Экая сила 
непомерная!» — говорит народ, глядя на царевича. Перевенчали жениха с невестою; 
стали они выходить из церкви, взяли друг дружку за руки. Вздумалось королевне 
еще раз попытать силу Ивана-царевича, сжала ему руку так сильно, что он не смог 
выдержать: кровь в лицо кинулась, глаза под лоб ушли. «Так ты этакий-то 
богатырь, — думает королевна, — славно же твой дядька меня опутал... только 
даром вам это не пройдет!»
Живет Анна Прекрасная королевна с Иваном-царевичем как подобает жене с 
богоданным мужем, всячески его словами улещает, а сама одно мыслит: каким бы то 
способом извести Катому-дядьку дубовую шапку; с царевичем без дядьки нетрудно 
управиться! Сколько ни вымышляла она всяких наговоров, Иван-царевич не 
поддавался на ее речи, все сожалел своего дядьку. Через год времени говорит он 
своей жене: «Любезная моя супружница, прекрасная королевна! Желается мне ехать 
вместе с тобой в свое государство». — «Пожалуй, поедем; мне самой давно хочется 
увидать твое государство».
Вот собрались и поехали; дядьку Катому за кучера посадили. Ехали-ехали; 
Иван-царевич заснул дорогою. Вдруг Анна Прекрасная королевна стала его будить 
да жалобу приносить: «Послушай, царевич, ты все спишь — ничего не слышишь! А 
твой дядька совсем меня не слушает, нарочно правит лошадей на кочки да рытвины 
— словно извести нас собирается; стала я ему добром говорить, а он надо мной 
насмехается. Жить не хочу, коли его не накажешь!» Иван-царевич крепко спросонок 
рассердился на своего дядьку и отдал его на всю волю королевнину: «Делай с ним, 
что сама знаешь!» Королевна приказала отрубить его ноги. Катома дался ей на 
поругание. «Пусть, — думает, — пострадаю; да и царевич узнает — каково горе 
мыкать!»
Отрубили Катоме-дядьке обе ноги. Глянула королевна кругом и увидала: стоит в 
стороне высокий пень; позвала слуг и приказала посадить его на этот пень, а 
Ивана-царевича привязала на веревке к коляске, повернула назад и поехала в свое 
королевство. Катома-дядька дубовая шапка на пне сидит, горькими слезами плачет. 
«Прощай, — говорит, — Иван-царевич! Вспомнишь и меня». А Иван-царевич 
вприпрыжку за коляскою бежит; сам знает, что маху дал, да воротить нельзя. 
Приехала королевна Анна Прекрасная в свое государство и заставила 
Ивана-царевича коров пасти. Каждый день поутру ходит он со стадом в чистое поле,
 а вечером назад на королевский двор гонит; в то время королевна на балконе 
сидит и поверяет: все ли счетом коровы? Пересчитает и велит их царевичу в сарай 
загонять да последнюю корову под хвост целовать; эта корова так уж и знает — 
дойдет до ворот, остановится и хвост подымет...
Катома-дядька сидит на пне день, и другой, и третий не пивши, не евши; слезть 
никак не может, приходится помирать голодною смертию. Невдалеке от этого места 
был густой лес; в том лесу проживал слепой сильномогучий богатырь; только тем и 
кормился, что как услышит по духу, что мимо его какой зверь пробежал: заяц, 
лиса ли, медведь ли — сейчас за ним в погоню; поймает — и обед готов! Был 
богатырь на ногу скор, и ни одному зверю прыскучему не удавалось убежать от 
него. Вот и случилось так: проскользнула мимо лиса; богатырь услыхал да вслед 
за нею; она добежала до того высокого пня и дала колено в сторону, а слепой 
богатырь поторопился да с разбегу как ударится лбом о пень — так с корнем его и 
выворотил.
Катома свалился на землю и спрашивает: «Ты кто таков?» — «Я — слепой богатырь, 
живу в лесу тридцать лет, только тем и кормлюся, коли какого зверя поймаю да на 
костре зажарю; а то б давно помер голодною смертию!» — «Неужели ж ты отроду 
слепой?» — «Нет, не отроду; а мне выколола глаза Анна Прекрасная королевна». — 
«Ну, брат, — говорит Катома-дядька дубовая шапка, — и я через нее без ног 
остался: обе отрубила проклятая!» Разговорились богатыри промеж собой и 
согласились вместе жить, вместе хлеб добывать. Слепой говорит безногому: 
«Садись на меня да сказывай дорогу; я послужу тебе своими ногами, а ты мне 
своими глазами». Взял он безногого и понес на себе, а Катома сидит, по сторонам 
поглядывает да знай покрикивает: «Направо! Налево! Прямо!..»
Жили они этак некоторое время в лесу и ловили себе на обед и зайцев, и лисиц, и 
медведей. Говорит раз безногий: «Неужли ж нам весь век без людей прожить? 
Слышал я, что в таком-то городе живет богатый купец с дочкою, и та купеческая 
дочь куда как милостива к убогим и увечным! Сама всем милостыню подает. 
Увезем-ка, брат, ее! Пусть у нас за хозяйку живет». Слепой взял тележку, 
посадил в нее безногого и повез в город, прямо к богатому купцу на двор; 
увидала их из окна купеческая дочь, тотчас вскочила и пошла оделять их 
милостынею. Подошла к безногому: «Прими, убоженький, христа ради!» Стал он 
принимать подаяние, ухватил ее за руки да в тележку, закричал на слепого — тот 
побежал так скоро, что на лошадях не поймать! Купец послал погоню — нет, не 
догнали. Богатыри привезли купеческую дочь в свою лесную избушку и говорят ей: 
«Будь нам заместо родной сестры, живи у нас, хозяйничай; а то нам, увечным, 
некому обеда сварить, рубашек помыть. Бог тебя за это не оставит!»
Осталась с ними купеческая дочь; богатыри ее почитали, любили, за родную сестру