городскую стену; слышит — что-то в кармане ползает, сунул туда руку и вытащил 
ужа, сунул вдруго?рядь — вытащил змею, сунул в третий раз — вытащил лягушку. 
«Правду сказали лев, змей и ворон; съешь я лепешки — все бы это у меня в утробе 
народилося!» Ворочается царевич домой, берет гусли и говорит дядьке: «Пойдем на 
корабль, поплывем, по? морю погуляем». Дядька побежал с докладом к мачехе: 
«Царевич-де хочет гулять по? морю и гусли с собою берет». Говорит ему царица: 
«Вот тебе медная булавка, воткни ее царевичу в ворот кафтана; тогда он заснет 
крепким сном, и кто б ни пришел, кто бы ни приехал — ни за что его не 
разбудит!»
Дядька взял булавку и пошел с царевичем на пристань, сели на корабль и поехали 
в открытое море. Василий-царевич заиграл на гуслях; услыхала ту игру 
царь-девица из-за тридевяти земель, подымала шесть полков, поспешала на свои 
корабли легкие и пускалась в путь — к Василью-царевичу. Царевич завидел паруса 
за три версты и возгласил дядьке: «Это чьи корабли плывут?» — «А мне почем 
знать!» — отвечал дядька да тем временем вынул булавку и воткнул царевичу в 
ворот кафтана. «Ах! Что-то мне спать хочется», — проговорил царевич, лег и 
заснул крепким сном.
Вот наехала царь-девица, спустила с своего корабля сходни на корабль 
Василья-царевича, сошла к нему, стала его будить-целовать, на полотнах качать, 
нежные речи приговаривать; нет, не могла добудиться. Говорит она дядьке: 
«Поклонись от меня Василью-царевичу да скажи ему, чтоб ложился спать с вечера, 
обо мне не печалился: завтра я опять приеду». Сказала и уехала; как только 
отплыла царь-девица на версту или две, дядька видит, что теперь до нее голосом 
кричать — не докричаться, рукою махать — не домахаться, взял да и выдернул 
булавку. Василий-царевич проснулся и стал дядьке рассказывать: «Виделось мне во 
сне, будто какая пичужечка вокруг меня увивалася да так-то грустно щебетала, 
что у меня на душе и теперь тошно!» Отвечает дядька: «Не пичужечка то увивалася 
— увивалась прекрасная царь-девица, целовала тебя, миловала, на полотнах качала,
 никак не могла добудиться; уезжая, она приказала, чтобы ты, добрый молодец, 
ложился спать с вечера, поутру раненько вставал да опять сюда побывал».
Василий-царевич воротился домой и залег спать с вечера; только с горя, со 
кручины не мог уснуть крепким сном; поутру встал раным-рано и говорит дядьке: 
«Поедем на корабле прогуляться!» Дядька побежал к мачехе докладывать, что 
Василий-царевич опять на? море собирается и берет с собой гусли звонкие. «На? 
тебе другую булавку, — говорит ему царица, — сделай нонче то же самое, что и 
вчера делал». Дядька взял булавку и пошел с царевичем на пристань; сели на 
корабль и поехали в море. Василий-царевич заиграл на гуслях, да так нежно, 
сладко, что и сказать нельзя. Услыхала его игру царь-девица, не могла усидеть 
на месте, быстро вскочила и закричала громким голосом: «Ай вы, корабельщики! 
Подымайте якори железные, распускайте паруса тонкие и готовьтесь скорехонько 
плыть к Василью-царевичу: надо его пораньше застать, пока не заснул непробудным 
сном».
Понеслись ее корабли по? морю, словно птицы быстролетные; за три версты увидал 
Василий-царевич паруса белые и спросил у дядьки: «Это чьи корабли плывут?» — «А 
мне почем знать!» — отвечал дядька, вынул булавочку и воткнул царевичу в ворот 
кафтана. Начала дрема одолевать Василья-царевича, умылся он водою холодною — 
думал как-нибудь разгуляться! Нет-таки, не стерпел добрый мо?лодец, повалился 
на палубу и заснул мертвым сном. Приехала царь-девица, спустила сходни на 
корабль Василья-царевича, сошла к нему, начала его будить-целовать, на полотнах 
качать; царевич спит — не пробуждается. Принялась на него брызгать, обливать 
холодной водою: авось проснется! Нет, ничего не помогает. Царь-девица написала 
письмецо, положила царевичу на белую грудь, ушла на свой корабль и поехала 
назад; а в том письмеце было написано: «Прощай, Василий-царевич! Не ожидай меня 
в третий раз; кто меня любит, тот сам найдет!»
Как только отъехала царь-девица, а дядька увидал, что до нее криком не 
докричаться, рукою не домахаться, тотчас взял да и выдернул булавку. 
Василий-царевич проснулся и говорит: «Что б это значило? Во второй раз мне 
привиделось, будто какая пичужечка вокруг меня долго увивалася». Отвечает 
дядька: «Не пичужечка то увивалась, увивалася прекрасная царь-девица, целовала 
тебя, миловала, на полотнах качала, холодной водой обливала, никак не могла 
добудиться». — «А что у меня на груди за бумага?» — «Это она письмецо написала».
 Василий-царевич раскрыл письмецо, прочитал и слезно заплакал: «Правду говорили 
мне лев, змей и ворон, чтоб я от сна воздержался; да видно — чему быть, того не 
миновать!» Приходит он домой в сердцах великих, берет ружье в белые руки и идет 
в зеленый сад горе размыкать. На любимой его яблоне сидит черный ворон да 
каркает: «Кар-кар, Василий-царевич! Не послушался ты, не сумел от сна 
воздержаться — вот теперь и пеняй на себя!» — «Как, — думает царевич, — уж и 
птица надо мной смеяться стала!» Тотчас навел ружье, спустил курок и обломил 
ворону правое крыло.
Еще тошней у него на душе стало, вышел в чистое поле, шел-шел, и попался ему 
пастух с табуном лошадей. «Бог помочь тебе стадо пасти!» — говорит 
Василий-царевич. «Добро жаловать, Василий-царевич!» — «А ты как меня знаешь?» — 
«Как же мне не знать тебя, коли я у твоего батюшки тридцать лет в пастухах 
служил. Зовут меня Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка; допрежде того был я 
первым воеводою, да отец твой разгневался и за провинок сослал меня в пастухи». 
— «Не ведаешь ли ты, Ивашка белая рубашка, коня по мне? Если выищешь мне 
доброго коня, я тебя по век не забуду и коли буду во времени — опять первым 
воеводою сделаю». Говорит ему Ивашка: «Не посмотря твоей силы, нельзя тебе и 
коня указать. Вот стоит ракитовый куст, попробуй — выдерни его с корнем».
Василий-царевич ухватился за куст и выдернул его с корнем — под тем кустом