лежит меч-кладенец, боевая палица и вся богатырская сбруя: узда в три пуда, 
седло в двадцать пять пудов, боевая палица в полтораста пудов, «Ну, царевич, 
дожидай меня здесь, — говорит Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка, — поутру 
пригоню я стадо кониное, впереди всех кобылица будет, а вслед за ней жеребец; 
кинутся они в воду и поплывут далеко-далеко, а как солнышко с полудня своротит 
да свалит жар, станет тот жеребец выгонять кобылицу в зеленые луга. В те? поры 
смотри не зевай: только ступит жеребец на? берег, тотчас и бей его промежду 
ушей своей палицей».
Сказано — сделано. На другой день выждал Василий-царевич удобный час, ударил 
жеребца боевой палицей промежду ушей — жеребец на колени пал; зауздал его 
добрый молодец уздой трехпудовою, надел на него седельце черкасское и сел 
верхом. Как очнулся жеребец от удара богатырского, как понес Василья-царевича 
по долам, по лугам, по высоким горам! Трое суток носил без роздыху, и не пот с 
коня, алая кровь капает. Возгласил тут добрый конь человечьим голосом: «Гой еси,
 Василий-царевич! Отпусти меня погулять три зари утренние; в синем море я 
искупаюся, на росе поваляюся, и буду я твой верный слуга». Царевич отпустил 
коня; конь погулял три дня и воротился таким сильным и бодрым, что лучше того и 
не видано и не слыхано.

Сел Василий-царевич на коня и поехал за тридевять земель, в тридесятое 
государство; долго ли, коротко ли, приезжает он в царство львиное. Говорит 
царь-лев: «Эй, мои детки семеры
[205]
! Берите вилы железные, подставляйте под мои очи старые, дайте мне посмотреть 
на доброго мо?лодца!» Посмотрел, узнал его и обрадовался: «Добро жаловать, 
Василий-царевич! За твою услугу великую гости у меня, сколько надобно». 
Накормил его, напоил, спать положил, а наутро в путь-дорогу снарядил. Вот 
царевич ехал, ехал и приезжает в змеиное царство; царь-змей обрадовался, 
ласково гостя встретил и ласково проводил. Поехал царевич дальше — в вороново 
царство. Встречает его царь-ворон и говорит: «Хорош молодец, за что, про что 
обломил крыло у моего братца родимого? За такой провинок надо б с тебя голову 
снять; да уж так и быть — смертным страхом отделайся». Взял — посадил царевича 
на крылья, полетел на сине море и сбросил его в самую глубь. Василий-царевич 
упал, окунулся в воду и как скоро вынырнул, царь-ворон подхватил его и вынес на 
сушу. «Поезжай теперь, куда ведаешь!»

Опять сел на коня Василий-царевич, собирается дальше путь держать.
Говорит ему добрый конь: «Крепче держись, Василий-царевич! Надо в три часа, в 
три минуточки поспеть в тридесятое царство. Под то царство подступил Иван, 
русский богатырь, рожа шитая, нос плетеный, язык строченый, ноги телячьи, уши 
собачьи. Если не поспеем туда в три часа, три минуточки, то возьмет он 
царь-девицу за себя». Приехал Василий-царевич к тридесятому царству, мимо Ивана,
 русского богатыря, проскакал, словно мо?лоньей просветил; разъезжались они на 
двадцать верст, припускали коней навстречу, как ударились боевыми палицами — 
ажно гром загремел! Бились-бились, никто не осилеет; приустали добрые витязи и 
условились дать друг другу перемирье на три дня. Василий-царевич разбил шатер, 
лег на отдых и заснул крепким богатырским сном.
Третьи сутки на исходе, а он все спит. Стал его будить добрый конь: «Гой еси, 
Василий-царевич! Не время спать, время вставать, с Иваном, русским богатырем, 
бой начинать». Разъезжались витязи на тридцать верст, разгоняли коней навстречу,
 бились-бились — ни тот, ни другой не осилеет; взяли перемирье еще на три дня. 
Царевич лег в шатре и опять уснул. Третьи сутки на исходе, будит его добрый 
конь: «Гой еси, Василий-царевич! Полно спать, время вставать, Ивану, русскому 
богатырю, голову сымать». Вскакивал Василий-царевич, седлал своего жеребца 
наскоро, подпруги подтягивал натуго — не для бодрости, а для крепости; едет он, 
под ним конь пляшет, а Иван, русский богатырь, едет, под ним конь слезно плачет.

Разъезжались они на пятьдесят верст, припускали коней навстречу, как ударились 
— земля задрожала! Иван, русский богатырь, промах дал, не сдержал в руке боевую 
палицу, пала она острием наземь и ушла в глубину на три сажени; а 
Василий-царевич угодил его коню прямо в грудь, посадил того коня задом на сырую 
землю, самому Ивану-богатырю снял буйную голову. «Теперь путь мне, доброму 
мо?лодцу, не заказан; возьму-ка я гусли звончатые да пойду в любимый сад 
царь-девицы». Взял гусли, пришел в сад и заиграл так нежно да сладко, что и 
сказать нельзя.
Услыхала ту игру царь-девица, зовет своих нянюшек-мамушек, дает им портрет 
Василья-царевича и посылает в свой любимый сад: «Бегом бегите, хорошенько 
разглядите, не приехал ли Василий-царевич? Не он ли в саду на гуслях играет?» 
Нянюшки-мамушки побежали, посмотрели, с портретом сличили, вернулись к 
царь-девице и докладывают: «Нет, то не Василий-царевич на гуслях играет; хоть и 
схож на него, а все не он: Василий-царевич куда прекраснее!» Отвечает им 
царь-девица: «Ах вы глупые-неразумные! Ведь царевич теперь от великих трудов 
изнурился, оттого и портрет не приходится». Бросилась сама в сад, тотчас узнала 
своего суженого, брала его за руки белые и вела в свои терема высокие. 
Обвенчались они, отпраздновали свадьбу и поехали в государство Василья-царевича.
 Мачеху и дядьку приказал царевич на воротах расстрелять, а сам с молодой женою 
стал жить-поживать, добра наживать.