покрыть десять дох и дэгэлов» — так поэтично воспевается старинное женское 
ремесло в сказке «Молодец Сагаандар».
В архаичных по происхождению сказках одним из главных персонажей наряду с 
героем-богатырем выступает богатырский конь — хулэг. Это исходит от эпической 
традиции, наиболее древней и высокоразвитой у монголоязычных народов. 
Естественно, что коню, как первому другу кочевника, отводилось почетное место в 
героическом эпосе бурят. В результате эволюции эпического жанра, 
существовавшего в стихотворной форме, сказания — улигеры в ряде случаев обрели 
форму сказочной прозы. Но и в этих произведениях богатырский конь сохраняет 
свои эпические черты. Он способен одним махом покрывать огромные расстояния, 
наделен даром человеческой речи. Конь — надежный спутник богатыря, он 
предупреждает его об опасности, обладает большей прозорливостью, нежели сам 
герой. Это хорошо видно на примере сказки «Молодец Сагаандар». А в сказке 
«Водяная старуха» одним из центральных персонажей является «пего-рыжий 
восьминогий конь», говорящий человеческим голосом. У этого коня восемь ног как 
аллегория стремительности и быстроты. Ассоциативно на память приходят строки из 
стихотворения Н. Заболоцкого с показательным названием «Движение»:


…конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.


Поразительна перекличка и тождество образов — сказочного, рожденного в глубине 
веков на земле традиционного коневодства, и современного, интуитивно точно 
выписанного замечательным русским поэтом.
Выше уже говорилось, что буряты с давних времен находились в тесной культурной 
взаимосвязи с народами Центральной Азии и Гималайского региона, что наложило 
отпечаток на самую культуру бурятского народа. В Бурятии существовала богатая 
литературная традиция, основанная на старомонгольской письменности. 
Существенным компонентом этой традиции являлись переводы с индо-тибетской 
литературы, в частности фольклорной. У монголо-язычных племен широко 
распространились такие сборники сказок, как «Тридцать два рассказа львиного 
трона» или «История Арджи-Бурджи», «Двадцать пять рассказов Ветала» или 
«Волшебный мертвец», сюжеты из «Панчатантры» и др. Что характерно, многие 
сказки и притчи индо-тибетского происхождения обрели на бурятской почве и 
устную форму бытования. В результате они подверглись определенным изменениям, 
сообразуясь с конкретными условиями жизни бурятского народа и его 
художественно-эстетическими взглядами, а часть из них органично вплелась в 
ткань многих оригинальных бурятских сказок. Например, такая сказка, как 
«Бестолковый Эрхин», имеющая несколько вариантов, восходит к сказке «Знахарь со 
свиной головой» из сборника монголо-ойратских сказок «Волшебный мертвец», 
переведенного с тибетского оригинала, который в свою очередь хранит индийские 
истоки. То же самое можно сказать и о бурятской сказке «Женщина и лиса». Сюжет 
ее был заимствован, подобно и другим, здесь не упоминаемым сюжетам, из 
рассказов древнеиндийского литературного памятника «Панчатантра».
Мне не раз доводилось слушать эти «устные народные пересказы» от старожилов — 
носителей живой фольклорной традиции, и впечатления об этом выразились в 
стихах:


Знаю: от просторов Индостана
до степей далеких и тайги
по тропе забытой караванной
кочевали сказки и стихи.
Вечер. Гаснут солнечные краски.
И устами старца в Кижинге
Индия рассказывает сказки
на старобурятском языке.
И я верю в прошлое и в завтра,
а у сказок радостный конец.
Говорят, кто знает «Панчатантру»,
тот в любом столетии мудрец.


Если говорить о русско-бурятских фольклорных связях, которые исторически 
возникли позже, то и здесь просматриваются интересные параллели, 
свидетельствующие о том, как традиции дружбы и добрососедства находили 
своеобразное отражение и в сказочном творчестве. Показательной в этом смысле 
является заимствованная бурятская сказка с красноречивым названием «Как русский 
Фомка надул двух попов», которая стала прототипом известной бурятской сказки 
«Балан Сэнгэ». Известны и другие примеры бытования русской сказки на бурятском 
языке. Но мне хотелось бы привести свое личное наблюдение. Русскому читателю с 
детских лет хорошо знакома сказка о царевне-лягушке. Она была широко 
распространена среди восточнославянских народов, особенно в России, где 
существовало тридцать шесть вариантов этой сказки. Я же осмелюсь допустить, что 
есть ее бурятский аналог в заключительном сюжете многослойной сказки 
«Ута-Саган-батор», опубликованной впервые в 1903 году. В примечаниях ко 2-му