|
несчастного, прогонишь ты меня с
глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски”.
Не слушала таких речей молодая купецкая дочь, красавица писаная, и стала молить
пуще прежнего, клясться, что никакого на свете страшилища не испугается и что
не разлюбит она своего господина милостивого, и говорит ему таковые слова:
“Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович21 — будь мне дядюшка,
если же молод ты — будь мне названый брат, и поколь я жива — будь мне Сердечный
друг”.
Долго, долго лесной зверь, чудо морское, не поддавался на такие слова, да не
мог просьбам и слезам своей красавицы супротивным быть, и говорит ей таково
слово:
“Не могу я тебе супротивным быть по той причине, что люблю тебя пуще самого
себя; исполню я твое желание, хотя знаю, что погублю мое счастие и умру смертью
безвременной. Приходи во зеленый сад в сумерки серые, когда сядет за лес
солнышко красное, и скажи: “Покажись мне, верный друг!” — и покажу я тебе свое
лицо противное, свое тело безобразное. А коли станет невмоготу тебе больше у
меня оставатися, не хочу я твоей неволи и муки вечной: ты найдешь в опочивальне
своей, у себя под подушкою, мой золот перстень. Надень его на правый мизинец —
и очутишься ты у батюшки родимого и ничего обо мне николи не услышишь”.
Не убоялась, не устрашилась, крепко на себя понадеялась молодая дочь купецкая,
красавица писаная. В те поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад
дожидатися часу урочного и, когда пришли сумерки серые, опустилося за лес
солнышко красное, проговорила она: “Покажись мне, мой верный друг!” — и
показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги
и пропал в частых кустах; и невзвидела света молодая дочь купецкая, красавица
писаная, всплеснула руками белыми, закричала истошным голосом и упала на дорогу
без памяти. Да и страшен был зверь лесной, чудо морское: руки кривые, на руках
когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы великие верблюжие, весь
мохнатый от верху донизу, изо рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у
беркута, а глаза были совиные.
Полежавши долго ли, мало ли времени, опамятовалась молодая дочь купецкая,
красавица писаная, и слышит: плачет кто-то возле нее, горючьми слезами
обливается и говорит голосом жалостным:
“Погубила ты меня, моя красавица возлюбленная, не видать мне больше твоего лица
распрекрасного, не захочешь ты меня даже слышати, и пришло мне умереть смертью
безвременною”.
И стало ей жалкой совестно, и совладала она со своим страхом великим и с своим
сердцем робким девичьим, и заговорила она голосом твердым:
“Нет, не бойся ничего, мой господин добрый и ласковый, не испугаюсь я больше
твоего вида страшного, не разлучусь я с тобой, не забуду твоих милостей;
покажись мне теперь же в своем виде давешнем; я только впервые испугалася”.
Показался ей лесной зверь, чудо морское, в своем виде страшном, противном,
безобразном, только близко подойти к ней не осмелился, сколько она ни звала
его; гуляли они до ночи темной и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не
чуяла никакого страха молодая дочь купецкая, красавица писаная. На другой день
увидала она зверя лесного, чудо морское, при свете солнышка красного, и хотя
сначала, разглядя его, испугалася, а виду не показала, и скоро страх ее совсем
прошел. Тут пошли у них беседы пуще прежнего: день-деньской, почитай, не
разлучалися, за обедом и ужином яствами сахарными насыщалися, питьями медвяными
прохлаждалися, гуляли по зеленым садам, без коней каталися по темным лесам.
И прошло тому немало времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается.
Вот однажды и привиделось во сне молодой купецкой дочери, красавице писаной,
что батюшка ее нездоров лежит; и напала на нее тоска неусыпная, и увидал ее в
той тоске и слезах зверь лесной, чудо морское, и сильно закручинился и стал
спрашивать: отчего она во тоске, во слезах? Рассказала она ему свой недобрый
сон и стала просить у него позволения повидать своего батюшку родимого и
сестриц своих любезных. И возговорит к ней зверь лесной, чудо морское:
“И зачем тебе мое позволенье? Золот перстень мой у тебя лежит, надень его на
правый мизинец и очутишься в дому у батюшки родимого. Оставайся у него, пока не
соскучишься, а и только я скажу тебе: коли ты ровно через три дня и три ночи не
воротишься, то не будет меня на белом свете, и умру я тою же минутою, по той
причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу”.
Стала она заверять словами заветными и клятвами, что ровно за час до трех дней
и трех ночей воротится во палаты его высокие. Простилась она с хозяином своим
ласковым и милостивым, надела на правый мизинец золот перстень и очутилась на
широком дворе честного купца, своего батюшки родимого. Идет она на высокое
крыльцо его палат каменных; набежала к ней прислуга и челядь дворовая, подняли
шум и крик; прибежали сестрицы любезные и, увидевши ее, диву дались красоте ее
девичьей и
|
|