— Что ты говоришь! — сказал Карлсон и поспешил проглотил орешек. — Ну, значит, 
ты опять выиграл. Никогда не видел мальчишки, которому бы так везло в споре.

— Да… но конфета… — растерянно пробормотал Малыш. — Ведь её должен был получить 
тот, кто выиграл.

— Верно, — согласился Карлсон. — Но её уже нет, и я готов спорить, что мне уже 
не удастся её вернуть назад.

Малыш промолчал, но подумал, что слова — никуда не годное средство для 
выяснения, кто прав, а кто виноват; и он решил сказать об этом маме, как только 
её увидит. Он сунул руку в свой пустой карман. Подумать только! — там лежал ещё 
один засахаренный орех, которого он раньше не заметил. Большой, липкий, 
прекрасный орех.

— Спорим, что у меня есть засахаренный орех! Спорим, что я его сейчас съем! — 
сказал Малыш и быстро засунул орех себе в рот.

Карлсон сел. Вид у него был печальный.

— Ты обещал, что будешь мне родной матерью, а занимаешься тем, что набиваешь 
себе рот сластями. Никогда ещё не видел такого прожорливого мальчишки!

Минуту он просидел молча и стал ещё печальнее.

— Во-первых, я не получил пятиэровой монеты за то, что кусается шарф.

— Ну да. Но ведь тебе не завязывали горло, — сказал Малыш.

— Я же не виноват, что у меня нет шарфа! Но если бы нашёлся шарф, мне бы 
наверняка завязали им горло, он бы кусался, и я получил бы пять эре… — Карлсон 
умоляюще посмотрел на Малыша, и его глаза наполнились слезами. — Я должен 
страдать оттого, что у меня нет шарфа? Ты считаешь, это справедливо?

Нет, Малыш не считал, что это справедливо, и он отдал свою последнюю пятиэровую 
монетку Карлсону, который живёт на крыше.



Проделки Карлсона

— Ну, а теперь я хочу немного поразвлечься, — сказал Карлсон минуту спустя. — 
Давай побегаем по крышам и там уж сообразим, чем заняться.

Малыш с радостью согласился. Он взял Карлсона за руку, и они вместе вышли на 
крышу. Начинало смеркаться, и всё вокруг выглядело очень красиво: небо было 
таким синим, каким бывает только весной; дома, как всегда в сумерках, казались 
какими-то таинственными. Внизу зеленел парк, в котором часто играл Малыш, а от 
высоких тополей, растущих во дворе, поднимался чудесный, острый запах листвы.



Этот вечер был прямо создан для прогулок по крышам. Из раскрытых окон 
доносились самые разные звуки и шумы: тихий разговор каких-то людей детский 
смех и детский плач; звяканье посуды, которую кто-то мыл на кухне; лай собаки; 
бренчание на пианино. Где-то загрохотал мотоцикл, а когда он промчался и шум 
затих, донёсся цокот копыт и тарахтение телеги.

— Если бы люди знали, как приятно ходить по крышам, они давно бы перестали 
ходить по улицам, — сказал Малыш. — Как здесь хорошо!

— Да, и очень опасно, — подхватил Карлсон, — потому что легко сорваться вниз. Я 
тебе покажу несколько мест, где сердце прямо ёкает от страха.

Дома так тесно прижались друг к другу, что можно было свободно перейти с крыши 
на крышу. Выступы мансарды, трубы и углы придавали крышам самые причудливые 
формы.

И правда, гулять здесь было так опасно, что дух захватывало. В одном месте 
между домами был широкая щель, и Малыш едва не свалился в неё. Но в последнюю 
минуту, когда нога Малыша уже соскользнула с карниза, Карлсон схватил его за 
руку.

— Весело? — крикнул он, втаскивая Малыша на крышу. — Вот как раз такие места я 
и имел в виду. Что ж, пойдём дальше?

Но Малышу не захотелось идти дальше — сердце у него билось слишком сильно. Они 
шли по таким трудным и опасным местам, что приходилось цепляться руками и 
ногами, чтобы не сорваться. А Карлсон, желая позабавить Малыша, нарочно выбирал