сти; и цветок яблони, сорванный порывом ветра, не 
трепещет так, как она. Как шелестит ее дивное шелковое платье! “Неужели он не 
придет?”

—Ты говоришь про Кая? — спросила Герда.

—Я рассказываю о своих грезах! Это моя сказка, — ответил вьюнок. Что рассказал 
крошка-подснежник?

—Между деревьями на толстых веревках висит длинная доска — это качели. На них 
стоят две маленькие девочки; платьица на них белые, как снег, а на шляпах 
длинные зеленые шелковые ленты, они развеваются по ветру. Братишка, постарше их,
 стоит на качелях, обвив веревку рукой, чтобы не упасть; в одной руке у него 
чашечка с водой, а в другой трубочка, — он пускает мыльные пузыри; качели 
качаются, пузыри летают по воздуху и переливаются всеми цветами радуги. 
Последний пузырь еще висит на конце трубочки и раскачивается на ветру. Черная 
собачка, легкая, как мыльный пузырь, встает на задние лапы и хочет вспрыгнуть 
на качели: но качели взлетают вверх, собачонка падает, сердится и тявкает: дети 
дразнят ее, пузыри лопаются ... Качающаяся доска, разлетающаяся по воздуху 
мыльная пена — вот моя песенка!

—Что ж, она очень мила, но ты рассказываешь все это таким печальным голосом! И 
опять ни слова о Кае! Что рассказали гиацинты?

—Жили на свете три сестры, стройные, воздушные красавицы. На одной платье было 
красное, на другой голубое, на третьей — совсем белое. Взявшись за руки, 
танцевали они у тихого озера при ясном лунном свете. То были не эльфы, а 
настоящие живые девушки. В воздухе разлился сладкий аромат, а девушки исчезли в 
лесу. Но вот запахло еще сильней, еще слаще — три гроба выплыли из лесной чащи 
на озеро. В них лежали девушки; светлячки кружили в воздухе, словно крошечные 
трепещущие огоньки. Спят юные плясуньи или умерли? Аромат цветов говорит, что 
умерли. Вечерний колокол звонит по усопшим!

—Вы совсем меня расстроили, — сказала Герда. — Вы тоже так сильно пахнете. 
Теперь у меня из головы не идут умершие девушки! Неужели Кай тоже умер! Но розы 
побывали под землей, и они говорят, что его там нет.

—Динь-дон! — зазвенели колокольчики гиацинтов. — Мы звонили не над Каем. Мы и 
не знаем его. Мы поем свою собственную песенку.

Герда подошла к лютику, сидевшему среди блестящих зеленых листьев.

—Маленькое ясное солнышко! — сказала Герда. — Скажи, не знаешь ли ты, где мне 
искать моего маленького дружка?

Лютик засиял еще ярче и взглянул на Герду. Какую же песенку спел лютик? Но и в 
этой песенке ни слова не было о Кае!

—Был первый весенний день, солнышко приветливо светило на маленький дворик и 
пригревало землю. Лучи его скользили по белой стене соседнего дома. Возле самой 
стены распустились первые желтые цветочки, словно золотые сверкали они на 
солнце; старая бабушка сидела во дворе на своем стуле;

вот вернулась из гостей домой ее внучка, бедная прелестная служанка. Она 
поцеловала бабушку; поцелуй ее — чистое золото, он идет прямо от сердца. Золото 
на устах, золото в сердце, золото на небе в утренний час. Вот она, моя 
маленькая история! — сказал лютик.

—Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Она, конечно, тоскует и страдает 
из-за меня; как она горевала о Кае! Но я скоро вернусь домой вместе с Каем. 
Незачем больше расспрашивать цветы, они ничего не знают, кроме своих 
собственных песен, — все равно они мне ничего не посоветуют.

И она подвязала свое платьице повыше, чтобы удобнее было бежать. Но когда Герда 
хотела перепрыгнуть через нарцисс, он хлестнул ее по ноге. Девочка остановилась,
 посмотрела на длинный желтый цветок и спросила:

—Может, ты что-нибудь знаешь?

И она склонилась над нарциссом, ожидая ответа.

Что же сказал нарцисс?

—Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю! Высоко под самой крышей в 
маленькой каморке стоит полуодетая танцовщица. Она то стоит на одной ножке, то 
на обеих, она попирает весь свет, — ведь она лишь обман зрения. Вот она льет 
воду из чайника на кусок материи, который держит в руках. Это ее корсаж. 
Чистота — лучшая красота! Белое платье висит на гвозде, вбитом в стену; оно 
тоже выстирано водою из чайника и высушено на крыше. Вот девушка одевается и 
повязывает на шею ярко-желтый платочек, а он еще резче оттеняет белизну платья. 
Опять одна