смотрела на Маугли с ужасом.
     А Хатхи и его трое сыновей повернули каждый в свою  сторону  и  молча
зашагали по долинам. Они шли все дальше и дальше через джунгли  и  сделали
шестьдесят миль, то есть целый двухдневный переход.  и  каждый  их  шаг  и
каждое покачивание хобота  были  замечены  и  истолкованы  Мангом,  Чилем,
Обезьяньим Народом и всеми птицами. Потом слоны стали  кормиться  и  мирно
паслись не меньше недели. Хатхи и его сыновья похожи на горного удава Каа:
они не станут торопиться, если в этом нет нужды.
     Через неделю - и никто не знает, откуда  это  пошло,  -  по  джунглям
пронесся слух, что в такой-то и такой-то долине корм и вода  всего  лучше.
Свиньи, которые готовы идти на край света ради сытной кормежки,  тронулись
первые, отряд за отрядом, переваливаясь через  камни;  за  ними  двинулись
олени, а за оленями - маленькие лисицы, которые питаются падалью. Рядом  с
оленями шли неповоротливые антилопы-нильгау, а за нильгау двигались  дикие
буйволы с болот. Вначале легко было  бы  повернуть  обратно  рассеянные  и
разбросанные стада, которые щипали  траву,  брели  дальше,  пили  и  снова
щипали траву, но как только  среди  них  поднималась  тревога,  кто-нибудь
являлся и успокаивал их. То это был дикобраз Сахи  с  вестью  о  том,  что
хорошие корма начинаются чуть  подальше;  то  нетопырь  Манг  с  радостным
писком проносился, трепеща крыльями, по прогалине, чтобы показать, что там
никого нет; то Балу с полным  ртом  кореньев  подходил,  переваливаясь,  к
стаду и в шутку или всерьез пугал  его,  направляя  на  настоящую  дорогу.
Многие повернули обратно, разбежались или  не  захотели  идти  дальше,  но
прочие остались и по-прежнему шли вперед.
     Прошло дней десять, и к концу этого времени дело обстояло так: олени,
свиньи и нильгау топтались, двигаясь по кругу радиусом в восемь или десять
миль, а хищники нападали на них с краев. А в центре круга была деревня,  а
вокруг деревни созревали хлеба на полях, а в полях сидели люди на  вышках,
похожих на голубятни и построенных для того, чтобы пугать  птиц  и  других
воришек.
     Была темная ночь, когда Хатхи и его трое сыновей без  шума  вышли  из
джунглей, сломали хоботами жерди, и  вышки  упали,  как  падает  сломанный
стебель болиголова, а люди, свалившись  с  них,  услышали  глухое  урчанье
слонов. Потом  авангард  напуганной  армии  оленей  примчался  и  вытоптал
деревенское пастбище и вспаханные поля; а за ними пришли тупорылые  свиньи
с острыми копытами, и что осталось после  оленей,  то  уничтожили  свиньи.
Время от времени волки тревожили  стада,  и  те,  обезумев,  бросались  из
стороны  в  сторону,  топча  зеленый  ячмень  и  ровняя  с   землей   края
оросительных каналов. Перед рассветом в одном месте на краю круга  хищники
отступили, оставив открытой дорогу на юг, и олени ринулись по  ней,  стадо
за стадом. Другие, посмелей, залегли в чаще, чтобы  покормиться  следующей
ночью.
     Но дело было уже сделано. Утром крестьяне,  взглянув  на  свои  поля,
увидели, что все посевы погибли. Это грозило смертью, если люди  не  уйдут
отсюда, потому что голод был всегда так же близко от них, как  и  джунгли.
Когда буйволов выгнали на пастбища,  голодное  стадо  увидело,  что  олени
дочиста съели всю траву, и разбрелось по джунглям вслед за  своими  дикими
товарищами. А когда наступили  сумерки,  оказалось,  что  три  или  четыре
деревенских лошади лежат в стойлах с проломленной головой.  Только  Багира
умела наносить такие удары, и только ей  могла  прийти  в  голову  дерзкая
мысль вытащить последний труп на середину улицы.
     В эту ночь крестьяне не посмели развести костры на полях, и  Хатхи  с
сыновьями вышел подбирать то, что осталось; а там, где пройдет Хатхи,  уже
нечего больше подбирать. Люди  решили  питаться  зерном,  припасенным  для
посева, пока не  пройдут  дожди,  а  потом  наняться  в  работники,  чтобы
наверстать потерянный год. Но пока хлеботорговец думал о  своих  корзинах,
полных зерна, и о ценах, какие он будет брать с покупателей, острые  клыки
Хатхи ломали угол его  глинобитного  амбара  и  крушили  большой  плетеный
закром, где хранилось зерно.
     После того как обнаружили эту потерю, пришла  очередь  жреца  сказать
свое слово. Богам он уже молился, но напрасно. Возможно, говорил  он,  что
деревня, сама того не зная,  оскорбила  какого-нибудь  бога  джунглей:  по
всему видно, что джунгли против них. Тогда послали за  главарем  соседнего
племени бродячих гондов, маленьких, умных, черных, как  уголь,  охотников,
живущих  в  глубине  джунглей,  чьи  предки   происходят   от   древнейших
народностей Индии - от первоначальных  владельцев  земли.  Гонда  угостили
тем, что нашлось, а он стоял на одной ноге, с луком в руках и  двумя-тремя
отравленными стрелами, воткнутыми в волосы, и смотрел не то с испугом,  не
то с презрением на встревоженных людей и на  их  опустошенные  поля.  Люди
хотели узнать, не сердятся ли на них его боги, старые боги, и какие жертвы
им нужны. Гонд ничего не ответил, но сорвал длинную плеть  ползучей  дикой
тыквы, приносящей горькие плоды, и заплел  ею  двери  храма  на  глазах  у
изумленного божка. Потом он несколько раз махнул рукой  по  воздуху  в  ту
сторону, где была дорога в Канхивару и  ушел  обратно  к  себе  в  джунгли
смотреть, как стада животных проходят по ним. Он знал, что  когда  джунгли
наступают, только белые люди могут остановить их движение.
     Незачем было спрашивать, что  он  хотел  этим  сказать.  Дикая  тыква
вырастет там, где люди молились  своему  богу,  и  чем  скорее  они  уйдут
отсюда, тем лучше.
     Но нелегко деревне сняться с насиженного места,  Люди  оставались  до