решительно 
все, что нам встречается.
     - Если бы мне приходилось только смотреть и ничего больше, вас не 
заставляли бы возить 
крупные орудия. А если бы я походил на моего капитана (он видит мозгом многое 
до 
начала 
стрельбы и весь дрожит, но не убегает), так вот, если бы я походил на него, я 
мог бы стрелять из 
пушки. Однако, будь я вполне мудр, я не был бы здесь. Я по-прежнему оставался 
бы 
королем леса; 
половину дня спал бы и купался бы, когда мне вздумается. Теперь же я целый 
месяц 
не мог 
выкупаться как следует.
     - Все это прекрасно, - сказал Билли, - и тебе дали странное имя, но ведь 
длинное название не 
помогает понимать непонятное.
     - Тсс! - сказала полковая лошадь. - Мне кажется, я понимаю, что говорит 
Двухвостка.
     - Через минуту ты поймешь это еще яснее, - сердито проговорил слон. - Ну-с,
 
пожалуйста, 
объясни, почему тебе не нравится вот "это"?
     И он с ожесточением затрубил во всю силу своего хобота
     - Перестань, перестань! - в один голос сказал Билли, и я услышал, как они 
в 
темноте дрожали и 
топали ногами. Крик слона всегда неприятен, в темную же ночь особенно.
     - Не перестану, - сказал Двухвостка. - Не угодно ли вам объяснить 
следующее: Ххррмф! 
Рррт! Рррмф! Рррхха!
     Вдруг он замолчал; из мрака до меня донесся легкий визг, и я понял, что 
Виксон наконец 
отыскала меня. Она отлично знала, как знал и я, что больше всего в мире слон 
боится маленькой 
лающей собачки.
     Виксон тявкала, прыгая вокруг больших ног Двухвостки. Двухвостка 
беспокойно 
задвигался и, 
слегка крякнув, сказал:
     - Уходи, собачка, не обнюхивай моих щиколоток, не то я ударю тебя. Добрая 
собачка! Ну, милая 
собаченька! Уходи домой, тявкающее маленькое животное. Ах, почему это никто не 
возьмет ее? Она 
сейчас меня укусит.
     - Мне сдается, - сказал полковой лошади Билли, - что наш друг, Двухвостка, 

боится многого. 
Ну, если бы мне давали достаточно пищи за каждую собаку, которую я швырял через 

военную 
площадку, я был бы теперь почти так же жирен, как Двухвостка.
     Я свистнул, Виксон подбежала ко мне и, грязная с головы до ног, стала 
лизать мне нос и 
принялась пространно объяснять, как она отыскивала меня в лагере. Я никогда не 
давал ей понять, 
что мне известен язык животных, ведь в противном случае она слишком 
распустилась 
бы. Итак, я 
только посадил ее к себе на грудь и застегнул пальто. Двухвостка зашаркал 
ногами, потопал ими и 
проворчал про себя:
     - Удивительно! До крайности удивительно! Это у нас бывает в семье. Куда же 

девалось злое, 
маленькое животное?
     Я услышал, как он стал хоботом ощупывать землю вокруг себя.
     - У каждого из нас, по-видимому, есть своя болезнь, - сказал он, продувая 
хобот. - Вот вы все, 
кажется, боитесь, когда я трублю.
     - Не могу назвать своего чувства настоящим страхом, - возразила полковая 
лошадь. - Но в это 
время во мне рождается такое ощущение, точно там, где на моей спине должно 
лежать седло, 
копошатся оводы. Пожалуйста, довольно!
     - Я боюсь маленькой собаки; верблюд пугается дурных ночных сновидений.
     - Для всех нас хорошо, что нам не приходится сражаться одинаковым образом,