повесят!" Разговор 
начинается сызнова. Это повторяется дважды, трижды, двадцать раз в течение 
долгой ночи. Наконец 
кто-нибудь произносит: "Этот бой был бой честный. Возьмем плату за кровь, 
немного больше, чем 
предлагает убивший, и перестанем толковать". Начинается спор из-за цены крови, 
потому что 
убитый был сильный человек и оставил после себя много сыновей. А все-таки еще 
до 
Амратвелы 
(восхода солнца) они слегка обжигают мертвого, как того требует обычай, и он 
поступает в мое 
распоряжение. Он молчит... Ага, дети, Меггер знает! Меггер все хорошо знает, и 
мои джетсы - 
славный народ.
     - Они слишком жадны, слишком скупы, - произнес Адъютант. - Они не бросают 
даже верхние 
пленки с коровьего рога, как говорится; кто же может что-нибудь подобрать после 

этого племени?
     - О, я подбираю... их самих, - заметил Меггер.
     - Вот в старые времена на юге, в Калькутте, - продолжал Адъютант, - все 
выбрасывалось на 
улицу; мы выбирали, что подобрать. Славные были дни! Теперь же их улицы чисты, 
как внешняя 
сторона яичной скорлупы, и мои родичи улетают. Быть опрятным - одно; но 
вытирать 
пыль, мести, 
чистить по семи раз в день утомительно; это надоело бы самим богам.
     - Один шакал с низин слышал от своего брата и сказал мне, что на юге, в 
Калькутте, шакалы так 
же толсты, как выдры во время дождей, - заметил шакал, у которого потекли 
слюнки 
при одной 
мысли об этом.
     - Да, но там живут белолицые англичане, они приводят с собою собак, 
больших, толстых собак, 
чтобы эти самые шакалы не толстели, - возразил Адъютант.
     - Значит, они такие же жестокие люди, как здешние жители? Так и следовало 
думать. Ни земля, 
ни небо, ни вода не оказывают милости шакалу. После дождей я видел палатки 
белолицых, утащил 
из них новую желтую узду и съел ее. Белолицые плохо выделывают кожу: я заболел.
     - То ли еще было со мной! - заметил Адъютант. - Когда мне шел третий год, 
я, в те времена 
молодая и отважная птица, отправился вниз по реке, в то место, куда приходят 
большие лодки. 
Лодки англичан втрое больше селения Меггер Гаута.
     - Он уверяет, будто был в Дели и будто там все ходят на головах, - 
пробормотал шакал.
     Меггер открыл левый глаз и пристально взглянул на Адъютанта.
     - Это правда, - убедительно произнесла большая птица. - Лгун лжет только в 

надежде, что 
ему поверят. Не видавший этих лодок не в силах поверить мне.
     - Вот это вероятнее, - заметил Меггер. - Ну, а дальше?
     - Из этих лодок они вынимали какие-то большие белые куски, которые скоро 
превращались в 
воду. Некоторые раскололись и упали на берег; все остальные люди спрятали в дом 

с очень 
толстыми стенами. Один лодочник засмеялся, взял белый кусок величиной с 
небольшую собаку и 
бросил его в меня. Я... все мое племя, глотаем без размышлений; по нашему 
обыкновению, я 
проглотил этот кусок и ощутил страшный холод. Он начался с желудка, проник во 
все мое тело до 
кончиков пальцев, и я даже потерял голос; а лодочники хохотали надо мной. 
Никогда в жизни не 
испытывал я такого холода, и от изумления и печали заметался и запрыгал. 
Наконец 
мне стало легче; 
я перевел дух, заплясал снова, жалуясь на коварство мира; лодочники же так 
хохотали, что попадали 
на землю. Не говоря уже об этом странном холоде, удивительней всего было то, 
что, когда я 
успокоился, мой желудок оказался совершенно пуст.
     Адъютант постарался как можно лучше описать, что он испытал, проглотив 
семифунтовый кусок 
льда из Венгемского озера с американского корабля; это было в те дни, когда