взглядом 
коричневые 
спины удалявшихся угольщиков.
     - Спой им песню, и пусть они идут домой, - сказал Маугли и усмехнулся. - Я 

не хочу, чтобы 
они раньше вечера пришли к воротам селения. Можете ли вы, Братья, задержать их?
     Серый Брат презрительно оскалил свои белые зубы.
     - Мы можем заставить их кружиться, как привязанных коз. Недаром я знаю 
людей.
     - Этого не нужно. Спой песенку, а то им будет скучно идти и, знаешь, Серый 

Брат, пусть это 
будет не слишком-то сладкая песенка. Иди с ними, Багира, и помоги им. Когда же 
совсем стемнеет, 
дождитесь меня подле селения. Серый Брат хорошо знает все эти места.
     - Нелегко работать на человеческого детеныша! Когда же я высплюсь? - 
сказала Багира, зевая, 
хотя ее глаза доказывали, что забава восхищает ее. - Это я-то буду петь для 
бесшерстых людей! Но 
- попробуем.
     Пантера опустила голову так, чтобы звук полетел далеко. И вот, среди дня, 
раздался полночный 
призыв "хорошей охоты", и это послужило достаточно страшным началом. Маугли 
слышал, как рев 
Багиры перекатывался, усиливался, ослабевал и, наконец, совсем замер в жалобном 

стоне. И, 
пускаясь в путь по зарослям, мальчик усмехнулся. Он увидел, что угольщики 
столпились; что дуло 
ружья старого Бульдео дрожало, как лист банана, и вертелось во все стороны. 
Теперь из горла 
Серого Брата вырвалось: "Иа-ла-хи! Иалаха!" - призыв, который раздается, когда 
стая гонит 
нильгау (крупных антилоп); казалось, вой этот долетел с конца земли, все 
приближался и 
приближался, и внезапно окончился визгом и лязгом зубов. Серому Брату ответили 
три остальные 
волка, и даже Маугли мог бы поклясться, что воет целая волчья стая. Еще минута 
- 
и все они вместе 
запели великолепную утреннюю песню джунглей со всеми ее переливами, украшениями,
 
высокими 
нотами, словом, со всем, что доступно голосистому волку. Вы можете себе 
представить, как была 
прекрасна эта песня, разливавшаяся среди тишины джунглей. Она начинается 
словами: "Давно наши 
тела не бросали теней на долину".
     Невозможно передать впечатления, которое производила эта серенада; 
невозможно выразить того 
презрения, с которым четыре волка выговаривали каждое ее слово, слыша, как 
деревья трещат под 
тяжестью карабкавшихся на их вершины людей. Бульдео снова забормотал заклинания.
 
Вот звери 
легли и заснули. Как все существа, живущие собственным трудом, они были 
методичны. Кроме того, 
никто не может хорошо работать, не выспавшись.
     Между тем Маугли быстро бежал, делая по девять миль в час, и как же 
радовался он, чувствуя 
себя бодрым после долгих месяцев сидячей жизни среди людей. В его голове 
шевелилось только 
одно желание: освободить из ловушки Мессуа и ее мужа. Ведь у него было 
естественное недоверие к 
западням. Он также намеревался, со временем, отплатить деревне за себя.
     Только в сумерки завидел Маугли памятные ему пастбища и дерево дхак, подле 

которого его 
ждал Серый Брат в то утро, когда он убил Шер Хана. Хотя мальчик сердился на 
весь 
род людской, 
что-то заставило его горло сжаться и с трудом перевести дыхание при взгляде на 
крыши домов. 
Маугли заметил, что поселяне необыкновенно рано вернулись с полей и, не 
занимаясь 
приготовлением пищи, столпились подле большого дерева, говорили и кричали.
     - Люди вечно должны ставить ловушки для людей; без этого они не чувствуют 
себя 
довольными, - прошептал Маугли. - В прошедшую ночь ловили Маугли... Но мне