И вправду сказать, раз он не мог убежать, что ему еще оставалось? Взял да и 
укусил. Тут и зубы его крепко увязли в воске — он и речи лишился. Так он здесь 
и упал обессиленный.
А народ подождал, подождал, да и говорит: «Ну-ка, не пора ли пойти посмотреть, 
что там с ним. Мы ведь слышали, как он пришел, а теперь уж давно ничего больше 
не слышно». Вышли все из домов, стали осматриваться. Слышат — да как тут не 
услышишь,— пыхтит он и отдувается в конце улицы. «Вон он там, в той стороне»,— 
говорят. Подошли все поближе, видят: лежит он на земле рядом с восковым чучелом.
 Подбежали к нему и зарубили его топорами, а для верности еще и палками 
измолотили.
Тут и конец сказке про шакала — они его вправду прикончили.



5. Шакал и сантал

Жили в деревне мать с сыном. Сына звали Ануа. Сын на заре шел пахать, и мать 
носила ему завтрак в поле. Выходит она раз из дому, а ей навстречу шакал.
— Бабушка,— говорит,— что ты несешь? Поставь на землю. А не поставишь, я тебя 
так укушу, что ты упадешь и я тебя всю истопчу.
Старуха испугалась и поставила корзинку — в ней она завтрак носила — на землю. 
Шакал сожрал почти весь рис с чечевичной подливой, что для Ануа был приготовлен,
 а остатки старуха понесла сыну. Ануа и съел, что осталось,— где ему знать, что 
это шакальи объедки. Он это сделал не ведая1.А шакал с той поры взял в обычай 
стращать старуху.
Вот раз сын и спрашивает:
— Матушка, почему ты мне нынче приносишь жалкие крохи, да и те вроде нечистые? 
Готовить ты разучилась?
— Нет, сынок,— отвечает старуха.— Еду я несу тебе из дому хорошую. Только, как 
выйду я из деревни, подбегает шакал, заслонит мне дорогу и говорит: «Бабушка, 
ставь наземь, что несешь. А не поставишь, я тебя так укушу, что ты упадешь и я 
всю тебя истопчу». Я его боюсь. Я ставлю корзинку на землю. Он ест, пока не 
останется совсем немного. Это я тебе и несу. Мне боязно было, что ты меня 
заругаешь, вот я тебе ничего и не рассказывала.
Парень говорит:
— Ладно, матушка, завтра ты отведешь волов на поле, а завтрак я сам понесу.
— Хорошо, сынок, хорошо,— говорит мать.— Завтра ты положи соху на ярмо 2, а я 
повяжу повязку на бедра, как у тебя 3, и отведу волов в поле.
— Так, так,— говорит парень.— Последи там за ними, пока я приду.
— Хорошо, сынок, хорошо,— сказала старуха.— Как прокричат петухи, ты иди 
запрягать волов, а я состряпаю завтрак. Ты и понесешь его, когда придет время.
— Хорошо,— сказал сын.
Вот запряг он быков, как договорено было, и старуха погнала их в поле, а сам 
Ануа оделся по-женски — повязал один кусок ткани вокруг поясницы, а другим 
грудь прикрыл — и сложил еду в корзинку. Пришло время завтрак нести, он 
поставил корзинку на голову 4 и пошел. Идет, на палку опирается, словно старуха.

Вдруг откуда ни возьмись шакал.
— Поставь еду наземь, бабушка,— говорит,— а то я тебя так укушу, что тут и 
свалишься.
Парень корзинку с головы снял, шакал — за еду. Тут Ануа возьми да огрей его 
своей палкой, так что тот кувырком полетел. Вскочил шакал на ноги и наутек. 
Кричит на бегу:
— Ой-ой! Это ведь Ануа! — Потом начал браниться:— Погоди, Ануа, погоди, 
такой-сякой. Раз ты, негодник, меня побил, я обгажу твой плуг и оботру зад об 
его рукоять.
Обругал его шакал такими словами и убежал.
А парень пришел в поле к матери и рассказал ей все, как было. Посмеялись они 
оба досыта и погнали волов домой. На другой день Ануа привязал на рукоять сохи 
бритву.
Раз ночью шакал прибежал и обгадил соху. Начал тереться задом об рукоять да и 
порезал себе ягодицы.
— Ой-ой! — кричит.— Это все Ануа. Это из-за него я порезал себе ягодицы. Ну 
погоди, Ануа, негодник, я за это у тебя бобы съем.
Ануа взял и вокруг кольев, по которым бобы вились, натыкал побольше всяких 
колючекs. Шакал ночью пришел, полез за бобами и угодил мордой прямо в колючки.
— Ой-ой! — кричит.— Ну и кусаются бобы у этого Ануа!
Он так ничего и не съел и на прощанье сказал:
— Ну, Ануа, ну, негодник, здорово у тебя, такого-сякого, бобы кусаются. Зато 
кур твоих, негодник, я всех поем. Погоди только до завтра — всех передушу.
На другой день Ануа взял серп и спрятался с ним в птичьем углу6. Ночью явился 
шакал. Вошел в хижину — и прямиком в птичий угол. Потянулся он мордой к курам, 
а Ануа его острием серпа тук — словно клюнул. Шакал отскочил. Полез снова — и 
снова на серп. Так и пришлось ему идти восвояси. Вылез он во двор и сказал:
— Ну, негодные куры этого Ануа, вы меня совсем заклевали, а Ануа сам так 
подстроил, что я порезал себе ягодицы. Что ж, Ануа, такой-сякой, теперь ты у 
меня сдохнешь, да — сдохнешь.
С такой бранью он и ушел прочь.
Тогда, говорят, Ануа притворился, будто он помер. На другой день его старая 
мать принялась горевать — это она делала вид, будто горюет,— и пошла с плачем в