лошадей, отец подошел ко мне и сказал:
„Я не знаю, дорогая дочь, как долго я там пробуду. Будь осторожна без меня".
Расставаясь с отцом, я безутешно плакала. После его отъезда весь дом будто 
погрузился во тьму.
Миновал май, пришел июнь, настали праздники в честь Вана-Дурги. Громко били 
барабаны, звенели карталы, играли оркестры. Все храмы были богато убраны, и 
нарядно одетые женщины и дети собрались под ярким навесом, чтобы принять 
участие в праздничной церемонии. Мы же с матерью сидели в одиночестве и горько 
плакали, опасаясь, как бы чего не случилось с моим отцом. Вскоре мы получили 
известие, что он заточен в темницу.
Теперь, о воплощение справедливости, я хочу спросить тебя: в чем виноват мой 
отец и за что наказан?
Нидан, наш управляющий, сказал брату, что он должен выручать отца из беды. 
Тогда уехал из дома и мой невинный брат, не знавший, как коварен мир. Мы же с 
матерью остались одни и горько плакали. Разве могла я принять участие в 
празднике Вана-Дурги? Мы слили воедино молитву наших сердец, обращенных к 
богине, прося ее о возвращении отца и брата.
К середине июня отцвели манговые деревья и на них появились зеленые завязи. 
Вокруг веселились люди, влюбленные качались на качелях, украшенных цветами, а 
мы получили известие, что мой брат тоже заточен в темницу. Что нам, бедным 
женщинам, оставалось делать, как не проливать слезы дни и ночи? Мы не знали, 
какому богу молиться о возвращении домой отца и брата. Место отца заняла черная 
змея, из страха перед ней мы даже не смели выражать вслух свое горе.
К концу июня ветви манговых деревьев покрылись спелыми плодами. Мать 
направилась в храм богини Чанди и стала поститься, молясь о возвращении мужа и 
сына. День и ночь она лежала, распростершись ниц, у входа в храм. Я вытерла 
слезы, взяла мать за руку и привела домой, где она, не осушая слез, стала 
молиться богине Шаштхи.
Ставши пленницами в собственном доме, мы с матерью вынуждены были покинуть его, 
не взяв с собой ни одного каури. Носильщики отнесли нас в паланкине в дом дяди.
В июле начались дожди, лившие день и ночь, и, подобно дождю, беспрестанно 
лились наши слезы. Мы жили лишь одной надеждой; реки стали полноводными, мы 
смотрели на них и думали, что в один прекрасный день появится лодка, в которой 
возвратятся мои отец и брат.
И тут от дяди, находившегося в отъезде, пришло письмо, которое подлило масла в 
огонь. Мать не видела письма, я ничего ей не сказала и, не попрощавшись с ней, 
ушла из дома дяди. Вот это письмо, пусть оно будет еще одним свидетельством.
Я ушла потому, что не могла больше оставаться в доме дяди, не могла там ни есть,
 ни пить. Лучше мне было утопиться в реке или отравиться, чем оставаться там 
хоть на минуту.
И я побрела куда глаза глядят. Вскоре показался густой, темный лес, и я вошла в 
него. Меня не тронули ни ядовитые змеи, ни злые тигры. Со слезами я молила 
богов о защите и просила указать мне какое-нибудь убежище. И тут мне 
повстречался пастух.
Наверное, этот человек был моим другом в предыдущих рождениях: он отнесся ко 
мне как родной отец и приютил меня в своем доме. Я пробыла там недолго. Этот 
пастух — мой главный свидетель, он спас мою честь, когда я была совершенно 
беззащитна.
Я рассказала вам все и назвала всех своих свидетелей. Теперь я хочу назвать 
того, кто стал владыкой моего сердца. Это произошло в августе, когда множество 
соколов наполнили своим криком небеса над болотами. Тогда в этих местах 
появился царевич, и я повстречалась с ним в доме пастуха. Он начал 
расспрашивать меня, кто я такая и кто мои родители. Я отвечала, что скажу об 
этом в должный час. Подавая ему напиться, я почувствовала, как в моем сердце 
вдруг проснулось нежное чувство к нему. Юноша был прекрасен, как бог Карттикея, 
и я не могла оторвать от него глаз. Он забрал меня с собой. Отделанная золотом 
лодка с гордо поднятым голубым парусом привезла меня сюда, во дворец, где я по 
своей воле стала служанкой царицы, которая относится ко мне как к родной дочери.
 Дни и ночи я ждала ее приказаний, готовая исполнить любое ее желание.
Однажды я услышала звуки барабанов, музыку, увидела на улицах нарядных людей и 
танцоров.
„Что это за торжество?" — спросила я.
Мне ответили, что сегодня отмечается праздник в честь богини Моноша-дэви.
Услышав это, я вспомнила родной дом, и мое сердце забилось от волнения. Алтарь 
нашего дома был пуст. Я вспомнила о матери, которую я так жестоко покинула, 
ведь она не выдерживала разлуки со мной даже на короткое время. В сентябре мать 
обычно готовила различные сладости. Воспоминания об этих днях терзали мое 
сердце, я безумно тосковала по дому.
В сентябрьские ночи, когда луна светит так ярко, что в ее свете можно увидеть 
дно реки, мои глаза застилала мгла.
В октябре, когда в каждом доме празднуют Дурга-пуджу, никто не зажег ни одной 
свечи в доме моего отца. В глубине своего сердца я молила Дургу сжалиться над 
моими отцом и братом и вернуть их домой.

В ноябре люди зажгли у своих домов яркие светильники, которые горели всю ночь.
[142]
Никто не спал, везде слышались музыка и песни. Девушки, надев свои лучшие 
наряды, веселились больше всех.

Настал декабрь, и на полях созрел рис. Вид золотого урожая наполнил радостью