вдруг встал образ давно умершего отца.
Когда в спальню неслышными шагами вошел диван, Шунай лежала без сознания. Тело 
ее потемнело, сжигаемое страшным снадобьем, будто огнем.
Увы, в свой последний час она не увидела ни матери, ни свекра, ни свекрови, ни 
подружки Шаллы, которые ее так любили. Но горше всего то, что не было рядом с 
ней ее дорогого и любимого мужа.
Злодей не смог удовлетворить свою сатанинскую страсть. Ради спасения мужа Шунай 
пожертвовала собственной жизнью.



Малуа

I
В октябре на низовьях вода стала медленно убывать. Однажды мать, поднимая сына 
с постели, сказала:

— Вставай, Чандвинод, хорошенько умойся и иди в поле. Посмотри, не размыло ли 
там валки,
[117]
а то уйдет вся вода. Слышишь, как громыхает в небесах? Похоже, гром снова 
призывает дождь пролиться на землю. Иди скорее, черные тучи покрыли небо, и 
гром гремит все сильнее. Вставай, сколько можно спать?

Не успел Чандвинод подняться с постели, как начался страшный ливень. Вода 
затопила поля, и все работы там прекратились. Крестьянам грозило страшное 
бедствие — погибал урожай.

Пришел ноябрь, и стало ясно, что осенний урожай уничтожен стихией. Рис стали 
продавать по полторы меры за рупию.
[118]
В ноябрьские холода Чандвинод сильно простудился, и его била лихорадка. Мать 
испугалась за его жизнь. Она плакала дни и ночи и дала обет богине Дурге 
принести ей в жертву двух буйволов, если сын выздоровеет. Провидение сжалилось 
над юношей, и кризис миновал.


Наконец по милости Лакшми, богини счастья, Чандвинод поправился, но к тому 
времени в доме не осталось ни зернышка риса, чтобы поднести в дар богине. Мать 
принесла серп и попросила сына сходить в поле. По дороге он срезал пять стеблей 
тростника и, весело напевая баромаши, направился к своему рисовому полю.
[119]
И тут, к своему ужасу, он увидел, что осенние ливни погубили весь их урожай.

Опечаленный, Чандвинод вернулся домой и рассказал матери о беде. Им грозил 
голод. Продав буйволов и заложив землю, они кое-как еще протянули несколько 
месяцев. Наступило время весеннего сева, а у них — ни земли, ни быков.
В апреле, взяв клетку с соколом, Чандвинод решил пойти на охоту. В доме уже не 
оставалось даже рисовой пылинки. Со слезами на глазах проводила его мать, 
сокрушаясь, что не может накормить сына и дать ему еды в дорогу.
Чандвинод видел то здесь, то там уже порозовевшие, клонившиеся к земле метелки 
риса нового урожая. Путь его лежал мимо дома сестры, и он зашел к ней. Сестра 
приготовила ему несколько порций бетеля, дала с собой табаку, узелок с 
поджаренным рисом и спелых бананов.
Проводив брата, сестра долго еще стояла у ворот и смотрела ему вслед, пока он 
не скрылся из глаз. А Чандвинод с прирученным соколом продолжал свой долгий 
путь…
Шло время. Наступили последние дни жаркого сезона, и сокол время от времени 
издавал пронзительный крик, радуясь приближающемуся муссону. Небо постепенно 
затягивалось тучами, и на землю ложились их темные тени.
Оставшись одна, мать все время беспокоилась о сыне. Вот-вот должен был 
наступить период дождей, а Чандвинод все не возвращался.
«Может, его укусила змея или разорвал тигр?» — думала бедная женщина, 
просыпаясь по ночам от малейшего шороха.
Время близилось к полудню, когда Чандвинод подошел к одной деревне. На окраине 
ее был пруд, заросший тростником, а на берегу росли банановые деревья, 
огороженные густой колючей изгородью.
Несмотря на усталость, Чандвинод залюбовался красивым видом. Около гхата, 
каменные ступеньки которого спускались прямо в воду, росло дерево-кадамба, 
сплошь покрытое цветами.
Чандвинод прилег под этим деревом и заснул крепким сном. Солнце клонилось к 
закату, а он все спал и спал.
Девушка по имени Малуа, придя к пруду за водой, была очень удивлена, увидев 
спящего юношу.
«Кто бы это мог быть?» — подумала она. Спустившись на последнюю ступеньку, 
Малуа поставила возле себя кувшин и стала украдкой разглядывать незнакомца. Как 
он был красив! Солнце уже начало спускаться за горизонт, и вечер был готов 
уступить свое место ночи.
— Что же, он так и будет спать под этим деревом? — забеспокоилась девушка. — 
Откуда он и где его дом? Неудобно будить его. Проснись, милый путник, проснись,