Чандравати читала это письмо и беззвучно плакала. Она прочитала письмо еще раз, 
затем еще и читала до тех пор, пока не смыла буквы своими слезами.
— Отец! — сказала она Баншидасу. — Ты один знаешь мои страдания и поймешь меня. 
Джайчандра прислал мне письмо и просит о встрече.
— Не смей этого делать, — ответил отец. — В твоем сердце может быть только одно 
желание — служить великому богу Шиве. Ни о чем другом ты даже и помышлять не 
смеешь. Как ты можешь думать о человеке, который превратил твою жизнь в 
пустыню? Разве можно служить Шиве, возлагая ему цветы, оскверненные нечистым 
прикосновением, или фрукты, кем-то надкушенные? Твое сердце не может быть 
чистым в служении Шиве, если ты допустишь в него даже мысль об этом человеке. Я 
знаю, это был хороший юноша, его разум был чист, как воды Ганги. Но он 
осквернил себя. Провидение велит тебе больше с ним никогда не встречаться. Иди, 
дорогая дочь, по избранному пути и не позволяй никому смущать твой покой.
Чандравати послушалась отца и ответила на просьбу Джайчандры отказом. Набрав 
свежих цветов и молодой травы, она вошла в храм и, возложив их богу, стала 
молиться. Сев около статуи Шивы в позе йога, Чандравати закрыла глаза, вознося 
молитвы из самой глубины своего сердца.
Наконец слезы ее высохли, и она отвлеклась от всего мирского. Ее душа и разум 
слились с Шивой. В душе Чандравати наступил покой, и ее уже больше не волновали 
мысли об этом мире, о доме и даже о близких людях. Поглощенная мыслью о Шиве, 
она забыла все, что с ней случилось и причинило ей такие страдания. Джайчандра 
теперь ничего для нее не значил. Шива, один только Шива был теперь для нее все 
и даже больше, чем все.
В это время к храму подошел Джайчандра и постучал.
— Открой мне, о Чандравати! — умолял он. — Открой хоть на минуту, чтобы я мог 
взглянуть на тебя в последний раз! Молю тебя о последней встрече, дай мне 
увидеть тебя, услышать, что ты простила меня!
Он долго стучал в дверь, а потом, как безумный, стал биться об нее головой. Но, 
погруженная в йогу, вся в мистическом трансе, Чандравати не слышала ни одного 
постороннего звука.
— Открой двери, Чандравати! — кричал он. — Покажись хоть на один миг. Ты для 
меня как цветок, посвященный богу, как священная река Ганга. Мое прикосновение 
осквернит тебя, я знаю, я хочу только увидеть хоть на мгновение твое лицо, твои 
прекрасные глаза. Я взгляну на тебя с порога, не входя в храм. Заклинаю тебя в 
последний раз, ответь мне!
Но Чандравати не проронила ни звука. Она лежала на полу храма, недоступная для 
всего мирского.
Посмотрев вокруг, Джайчандра увидел красные цветы малати. Сорвав несколько 
цветков, он написал их соком на дверях храма:

«Прости меня, Чандравати, подруга моего детства и спутница моей юности! Жаль, 
что ты не разрешила мне взглянуть на тебя. Теперь я уже больше никогда не 
попрошу об этом. Прощай!»

Когда Чандравати пришла в себя, она поднялась и вышла из храма. Слова, 
написанные на двери, бросились ей в глаза. Она взяла кувшин, пошла на реку за 
водой и увидела: волны прибили к берегу тело Джайчандры. Даже мертвый он был 
прекрасен. Казалось, будто лунные блики играли на волнах. Глаза его были 
полуоткрыты, сомкнутые уста замолкли навсегда. Обезумев от горя, Чандравати 
застыла на месте, пораженная этим зрелищем.



Шунай и Мадхав

В шесть лет, когда Шунай весело смеялась, сидя у матери на коленях, она 
сверкала, как бриллиант, светилась, как жемчужинка…
В семь лет ее милое личико озаряла прелестная улыбка, и казалось, будто на 
землю опустилась маленькая луна, дарящая людям счастье.
В восемь Шунай уже ловко заплетала в косы свои длинные черные волосы, а на ее 
щечках будто расцвели нежные лилии.
Когда ей исполнилось девять, она излучала сияние красоты, наполняя отчий дом 
небесным светом.

Когда же наступил десятый год и к цифре один присоединился ноль,
[114]
боги за что-то разгневались на нее и ниспослали ей великие горести.

Послушайте историю этой несчастной девушки. В десять лет Шунай потеряла отца. 
Братьев у нее не было, осталась у нее лишь одна опора — вдовая мать. Не было у 
них и близких друзей, которые могли бы протянуть им руку помощи или разделить с 
ними горе. Бедная мать одиноко влачила тяжкое существование. Видя это, Шунай 
украдкой проливала слезы — она сочувствовала матери всем своим маленьким 
сердцем.
С каждым днем их жизнь становилась все труднее и труднее. Страданиям матери не 
было предела. С годами Шунай расцветала, словно цветок, и это внушало матери 
страх за ее судьбу.
«Шунай так красива! Она скоро вступит в пору юности, — думала мать. — Негоже 
нам жить одним — что подумают про нас люди? Что будет с дочерью, если я заболею