приемной матери Белой Розе, скажи, что ты голоден, и попроси у нее мяса!
– Я лучше бы откусил себе язык, чем стал попрошайничать. Да еще у жены 
паршивого койота.
– И все же сделай это, Часке.
– Хорошо, я сделаю это, хау.
Часке с тяжелым сердцем направился к палатке, где жила Белая Роза, к палатке, 
которая и для него самого служила пристанищем. Белая Роза, жена Шонки, всех в 
стойбище сторонилась.
В щель полога палатки виднелся свет, значит, огонь в палатке еще не потушен. 
Часке решительно шагнул внутрь, чтобы вдруг не отказаться от своего решения.
Белая Роза сидела у огня и вышивала пояс. Подняв взгляд, она заметила Часке, и 
так как тот молчал, она спросила:
– Чего ты хочешь?
– Мяса! – ответил Часке, и слово это прозвучало так, будто он его выплюнул.
– Поэтому-то ты и пришел в палатку?
– Да.
Пояс, который вышивала Белая Роза, выскользнул из ее рук.
– Для кого тебе нужно мясо?
– Не для меня. Разве ты не знаешь, что все голодают? Только в твоей палатке 
хватает еды.
Белая Роза снова окинула мальчика, вроде бы неприязненным взглядом, в то же 
время мучаясь от стыда. И вдруг она поднялась, достала четыре банки консервов, 
сунула их мальчику.
– Вот возьми! И я не спрашиваю, кому ты их даешь. – Она снова уселась к огню 
продолжать вышиванье.
Часке не мог произнести ни слова. Проворно, как ласка, выскользнул он со своей 
добычей наружу.
Белая Роза оставалась у огня. Она больше не работала. Руки ее праздно лежали на 
коленях. Куда был направлен ее взгляд, она и сама не знала. Ее мысли были в 
прошедшем, в тех временах, когда она была маленькой девочкой, подругой Уиноны. 
Она была тогда весела и счастлива. Когда Шонка взял ее в свою палатку, начались 
ее страдания. Он не пользовался уважением воинов стойбища; к жене своей он 
относился пренебрежительно. Уинона, сестра Токей Ито, стала чураться Белой Розы.
 Все презирали Шонку. Никто не разговаривал с его женой. Словно бы между ней и 
всеми остальными пролегла пустота, которая не пропускала ни слова, ни взгляда, 
ни жеста, ни улыбки. Даже сирота Часке, который принадлежал к палатке Шонки, 
редко в ней появлялся, а с тех пор как Шонка пошел на службу к белым людям, 
мальчик тоже перестал разговаривать с Белой Розой. Только теперь, обратившись 
за мясом, он впервые снова заговорил с приемной матерью.
Белая Роза не жаловалась мужу на свое безрадостное существование. Ела она мало, 
спала мало, захочется – поработает немного. И чувствовала она себя так, словно 
бы уже умерла, только мужчины и женщины рода Медведицы забыли ее похоронить. 
Когда Часке заговорил с ней, она испугалась. Когда ушел, она снова впала в свое 
уныние, из которого не видела выхода.
Мальчик поспешил к Грозовой Тучке, чтобы отдать ей жестянку с мясом. 
Сверкнувшие глаза девочки были ему благодарностью. Две банки предназначались 
Хапеде. Тайно, за пределами стойбища, в укромном уголке среди скал, передал он 
их ему. Последнюю банку он сохранил для матери Хапеда – Монгшонши и знал, что 
та поделится с Уиноной и Унчидой.
Чувствуя, что Белая Роза, жена Шонки, все же совершила какое-то доброе дело, 
Часке теперь, после долгого перерыва, пришел на ночлег к ней в палатку. Постель 
ему была приготовлена.
Стойбище затихло. Под звездным небом, среди пустынной земли уснули люди. Они 
спали так, как спят узники, голодные, усталые, преследуемые сомнениями, 
тревожными мечтами, в осуществление которых они не осмеливались верить, но и 
отказываться от которых тоже не могли.
Хапеда проскользнул в типи и улегся на свое ложе. Сон не шел к нему. Без конца 
думал о побежденном большом вожде Тачунке Витко, который теперь так же, как и 
он, Хапеда, должен жить по указке белых людей, думал об отце, который с 
гноящейся раной погибал в пустыне. Хапеда хотел отдать ему обе банки консервов, 
но Четанзапа взял только одну. В эту ночь не только Уинона видела сны, видел 
сон и Хапеда. Он видел, что Токей Ито жив и что он вернется, чтобы помочь своим.

Далеко от Бэд Ленд – «плохой земли», – на берегах Миссури, тоже было темно, и 
сверкали звезды. Когда миновала ночная пора и занялся день, мутная мгла не дала 
ему разогреться. Воды Миссури шумели вольно и спокойно, скрывая свое коварство. 
Осенние дожди давно поливали землю. Трава от ночных заморозков покрывалась 
инеем. На форту Рэндол готовился к отъезду отслуживший срок майор Джонс. В 
помещении, которое было обставлено для форта слишком комфортабельно, но для 
городской квартиры слишком скромно, миссис Джонс, супруга экс-майора, 
устраивала прощальное чаепитие. Она весело смеялась, взыскательно осматривала 
стол. Ее старая черная служанка устроила все очень мило. Чашки и тарелки на 
шесть персон, серебряные приборы, сияющие в белом свете, что проникал через 
поднятую раму окна, глянцеватое полотно камчатной скатерти. Назначенный час 
близился. Появился мистер Джонс. Он был в штатском. Супруга объявила ему 
порядок застолья.
– Твоей дамой будет кузина Бетти. Этого, Дик, не избежать…
Мистер Джонс был человек опытный в таких делах и покладистый. Кузина Бетти, 
состоятельная вдова, владелица мельниц, требовала внимания. Дик кивнул, не 
пытаясь возражать.