Матотаупы все еще стоит шест с его трофеями, и, значит, другой воин туда не 
вошел. Вероятно, разные семьи заботятся о матери Матотаупы и его детях.
И Матотаупа решил пробраться в палатку матери.
Это было безумством, но для изгнанника жизнь потеряла цену. Она была для него 
не более чем пустяковая ставка в игре ради встречи с матерью. А Унчида была 
необыкновенной женщиной. Спокойная, умная, владеющая тайнами врачевания, – 
словом, самая уважаемая женщина поселка. И с тех пор как его изгнали старейшины,
 Матотаупа не смог с ней перемолвиться ни словом.
Унчида – это его совесть! Что думает она о нем, своем сыне?
Он решил побывать у матери, а утром снова спрятаться и тайно последовать за 
Тачункой Витко, чтобы заставить навсегда замолчать оскорбивший его язык.
Незамеченным он перешел ручей, миновав крайние типи, выпрямился во весь рост и 
спокойно пошел через площадь к своей палатке, так, как если бы она ему 
по-прежнему принадлежала.
Он открыл ее и вошел.
Внутри палатки было темно, слышалось дыхание спящих. Привыкшие к темноте глаза 
при слабом свете прикрытого очага различили детей и мать.
Дети продолжали спать, но мать Матотаупы, сон которой был чуток, проснулась. 
Она встала, не торопясь набросила на себя кожаное одеяло, спокойно подошла к 
очагу и слегка пошевелила уголья. Когда она подняла глаза, перед ней стоял 
Матотаупа.
При слабых отблесках огня сын смотрел на мать. Волосы ее стали совсем седыми, 
хотя она еще не видела и пятидесяти солнц. Она была худа, ее щеки провалились, 
глаза, казалось, стали еще больше, и в неподвижном взгляде ее виделось 
глубочайшее горе.
– Мать.
– Мой сын.
Матотаупа не находил слов, хотя знал, что долго оставаться здесь не может. 
Горло схватила спазма, и мать это почувствовала.
– Матотаупа, кого ты искал?
– Тебя.
– Меня?
– Да тебя.
– Что ты хотел мне сказать?
Только теперь изгнанник сумел найти нужные слова.
– Мать, я невиновен. Я никогда и никого не предавал. Я хочу это доказать. Что 
нужно сделать, чтобы мне поверили?
Женщина плотно закуталась в кожаное одеяло. Теперь, видимо, ей было трудно 
произнести ответ. Ее губы пересохли. Она приоткрыла было рот и снова закрыла. 
Наконец к ней вернулся голос.
– Матотаупа, есть один путь, один-единственный.
– Мать, есть путь?!
– Один-единственный.
– Говори! Говори!
– Убей того, кто тебя обманул. Принеси нам скальп Рэда Джима.
Матотаупа ужаснулся. Он молчал.
– Мой сын, убей! Принеси скальп на собрание старейшин!
– Мать! – почти беззвучно, словно выдохнул Матотаупа, но в тишине это 
прозвучало для женщины воплем отчаяния. – Только не это. Он так же невиновен, 
как и я, и он стал моим братом.
Женщина опустила веки.
– Он твой враг, Матотаупа, и он будет твоим убийцей! Убей его и возвращайся!
– Я никогда не был предателем, мать! Я не буду предателем и моего белого брата, 
Рэда Джима.
Женщина больше не отвечала. По ее телу прошла дрожь: так дрожит дерево под 
ударами топора.
– Мать…
Женщина молчала. Ее руки похолодели, как в ту ночь, когда Матотаупа покинул 
палатку и Харка последовал за ним.
– Где Харка?
– У сиксиков. Там он станет великим воином.
– Врагом дакота!
– Да! – крикнул Матотаупа так, что дети зашевелились в постелях.
Уинона открыла глаза.
Мать и сын стояли друг против друга.
– Это твой единственный путь, – прошептала женщина. – Возвращайся к нам…
– Замолчи! Не смей повторять! Вы хотите сделать меня койотом, предателем! Я 
никогда не был и не буду им!
Мать сникла. Она ничего больше не слышала и не видела – ни сына, ни вспышек 
пламени в очаге. И она, и Матотаупа словно отгородились от мира и не слышали, 
что происходит вокруг них, они вслушивались только в самих себя, видели только 
друг друга. Они не слышали топота коней, негромких голосов, и оба вздрогнули, 
когда откинулся полог палатки. Молодой стройный воин вошел, выпрямился и встал 
у очага. Это был Тачунка Витко.
Матотаупа повернулся, и они впились глазами друг в друга.
Мать неподвижно стояла у очага. Угли светились ровным огнем. Уинона не 
двигалась на своем ложе, но ее широко открытые глаза были устремлены на отца.
– Не здесь, – наконец сказал Тачунка Витко. – Выйди вон!
Матотаупа даже не сразу уловил значение этих слов. Кровь стучала у него в 
висках, сбивала мысли, притупляла слух. И он уловил только последнее слово,