скрывается немало преступников. Очень жаль, очень жаль…
— Я благодарю вас, господин инспектор. Вы рассказали мне гораздо больше, чем я 
смог сообщить вам.
* * *
Третий раз взошло солнце после этой ночи, а над землей все еще шумела буря. Лил 
проливной дождь. Лед на реке взломало, мутные потоки талых вод залили берега.
Вдалеке от поселков и дорог, в глуши, куда еще не заглядывали белые люди, на 
утренней зорьке сидели трое людей. Их кони паслись рядом, а индейцы ели большие 
куски мяса. Позавтракав, они приготовились двигаться дальше. Их пути 
расходились, и Большой Волк сказал:
— Вы — дакоты. И ты, Матотаупа, нас вывел, ты давал нам советы, как настоящий 
вождь. Наши воины охотно тебя примут в свои новые палатки на севере, ты это 
знаешь. Но ты никогда с нами не говорил об этом, ты не говорил, откуда ты 
пришел и куда держишь путь. Я и сегодня не спрошу тебя об этом. Ты все-таки не 
хочешь идти со мной? Мы должны расстаться?
— Я слышал слова, которые ты сказал мне, Большой Волк. Мой сын Харка и я, мы 
никогда не забудем тебя и твоих воинов, но мы не можем идти с вами, вы — дакоты.

Большой Волк не понял смысла слов Матотаупы, но он чувствовал, что за ними — 
тяжелая тайна. Он молча распрощался и повернул коня на север.
Матотаупа и Харка тоже сели на мустангов и поехали на северо-запад, навстречу 
неизвестному будущему. Рыжего и Серого было трудно сдержать. Кони, точно 
вырвавшись из плена, неслись быстрее ветра. В полдень ненадолго остановились, 
чтобы дать отдых лошадям. Большой Волк хорошо объяснил дорогу, и они как раз 
достигли берега одного из тысячи маленьких озер, о которых он говорил.
Кони жадно припали к воде. Матотаупа и Харка легли на бизонью шкуру, которую 
мальчик захватил еще из родной типи. У обоих с собой было не более чем во время 
последнего представления: кони, оружие, легины и мокасины, маленькие мешочки с 
золотыми и серебряными монетами. Большой Волк оставил им одеяло и уделил 
немного из своих запасов мяса.
Лежа на солнце, Матотаупа и Харка рассматривали окружающую местность. Далеко, 
очень далеко находились они теперь от своей родины, которая лежала между рекой 
Платт и Скалистыми горами. Но их теперь отделяли от родины не только потоки, 
прерии и леса, не только дорога Огненного Коня. Лето и зиму они вели совсем 
другую жизнь, другие были у них друзья, другие заботы, другие печали, — все 
было не то, что на их родине. Словно во сне представлялись им теперь мать, брат,
 сестра, товарищи игр, очаг в родной типи, совместная охота и борьба. Они знали 
теперь мир белых гораздо лучше, чем воины на ручье — притоке Платта. Они 
научились чужому языку, научились читать и писать, чего не умел ни один воин на 
их родине. И тем не менее они не стали принадлежать к миру белых, к миру этого 
грязного города. Скакать верхом и охотиться в бескрайних просторах — вот в чем 
состояла их жизнь с самого момента рождения, вот почему они мечтали о палатках 
из шкур бизонов, о спокойных, гордых и свободных краснокожих.
Харка подумал, что прошло больше года с того дня, когда отец собирался ночью 
посвятить его в тайну. С тех пор произошло так много событий, что Харка стал 
старше не на год, а на много лет. Он уже перестал быть ребенком, он стал юным 
спутником Матотаупы. Многое он потерял, но отец остался с ним и принадлежит 
теперь ему даже больше, чем раньше. Если он едет к могучему племени сик-сиков, 
то едет не без надежд, едет не для того, чтобы потеряться в голубом далеком 
краю, и не для того, чтобы окончательно порвать со своей родиной. Он ясно 
помнил, что должен стать сильным и мужественным, он должен сделать так, чтобы 
враги боялись его…
Матотаупа тоже предался размышлениям, но его мысли были направлены на последние 
события в цирке, и он спросил Харку:
— Что Рэд Джим имеет против тебя?
— Ты спрашиваешь об этом потому, что он стрелял в меня и в моего коня?
— Да.
— Возможно, он просто разозлился, что побеждаем мы.
— Да, это так. Но и не только потому.
— Я его испугал, бросая томагавк. Он не думал, что я так владею этим оружием, и 
струсил. Это тоже разозлило его.
— Возможно. Но вы давно относитесь недружелюбно друг к другу, еще с нашего 
пребывания в Омахе, а может быть, и еще раньше — со встречи в блокгаузе…
— Тебе кажется?.. Но ведь это было подло со стороны Джима, что он заставил 
заплатить Далеко Летающую Птицу — желтую Бороду за наши бизоньи куртки.
— Джим знал, что они нам нужны, а Далеко Летающая Птица дал сколько-то 
серебряных монет. Разве это неправильно?
— Рэд Джим украл деньги из кассы.
— Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз!
— Я уверен в этом.
— Харка! Джим смелый мужчина, он не вор, — голос Матотаупы неожиданно стал 
жестким. — Джим освободил меня в блокгаузе Беззубого Бена от веревок…
Юноша больше не возражал. Индейские обычаи предписывали не возражать старшим. 
Но Харка замолчал не только потому, что был хорошо воспитан: он почувствовал, 
что отец и слышать не хочет слов, порочащих Джима.
То, что Джим исчез с глаз обоих дакотов, еще ничего не говорило Матотаупе. Ему 
казалось, что Харка замолчал потому, что удалось убедить его. Да и разве сам 
Харка не удивлялся раньше изобретательности белых людей, разве не Джим спас 
Матотаупу, а тем самым и Харку?..
Разговор, казалось, был исчерпан; до вечера им еще предстояло проехать