вытолкнул молодую женщину с ней из дома. Его глаза пылали.
– Оставайся там, – проговорил он срывающимся голосом. – Это снова находит на 
меня. Я должен попытаться уснуть… я должен заставить себя…
Так как она недостаточно быстро преодолевала порог, он толкнул ее вон, так что 
она споткнулась и чуть не упала. Он рванул за ней дверь, закрыл, а когда она, 
все еще с рыбой в руках, в отчаянии прислушивалась у двери, она услышала только,
 как он бросился на кровать и, кажется, остался лежать.
Дыхание у него было хриплое. Она прислонилась к стене дома и на миг закрыла 
глаза.
Она простояла, все прислушиваясь, пожалуй, час. Но в доме ничто не шевелилось. 
Стоунхорн, кажется, заснул. Его дыхание стало едва слышно. Только раз или два 
он громко застонал, словно видел нехороший сон.
Квини не могла войти в дом, потому что Стоунхорн закрылся изнутри. Не было 
соседей, у которых она могла бы укрыться, и у нее не было одеяла. А уже стояла 
осень, и ночь в прерии была холодна. Она положила рыбу, которую не могла есть, 
в закрывающееся крышкой ведро и повесила его на сосну. Ни птицы, ни собаки не 
могли там добраться до рыбы. Она пошла к лошадям, к карему, который спокойно 
пасся после того, как проделал немалый путь, к Пегому, у которого было злобное 
настроение, и он отбросил назад голову с прижатыми ушами, когда Квини захотела 
его погладить. Она посмотрела на месяц, который поднялся позади Белых скал, и 
она приветствовала знакомые созвездия, которые сияли сейчас также и над домом, 
в котором спала бабушка с младшими братьями и сестрами Квини и всегда строгий, 
всегда такой спокойный и уверенный отец. Она подумала о матери в больнице. 
Может быть, Стоунхорн навестил ее. Больница была недалеко от поселка агентуры. 
Но, возможно, он поостерегся появляться в расположении больницы, или, может 
быть, тифозных больных посещать не разрешается. Квини пошла назад к бревенчатой 
хибаре и прислушалась.
Стоунхорну, по-видимому, снова что-то снилось: он разговаривал и громко 
вскрикивал. Ей показалось даже, что она слышит, как он колотится головой о 
стену, и она сжала вместе крепко ладони и по-своему молилась.
Наступила полночь: она определила это по положению звезд. Она все еще 
оставалась вне своего дома. Но там, внутри, теперь снова стало тихо. Она 
укрылась на всякий случай за задней стороной дома, которая была обращена к 
вздымающемуся склону. Она прислонилась там к стене и успокоилась, потому что 
надеялась, что Стоунхорн крепко заснул. Если ему удалось этого добиться, все 
было хорошо.
Пегий поднял голову и навострил уши. Квини наблюдала за животным. Поведение 
жеребца заставило беспокоиться и других лошадей. Одна кобыла, которая еще 
паслась, подняла голову, карий встал на ноги. Квини подумала, что наверху, у 
сосен, что-то шевелится. Это мог быть лесной кот, который сам боялся крупных 
животных, возможно, также ласка или куница. Кролики дремали, плотно прижавшись 
друг к другу, одна белая ангорская масса, безобидная, ничего не ведающая.
Из дома снова донеслись стоны Джо. Наверху, у сосновой рощицы, стоял человек. 
Это был Гарольд Бут. У него в руках не видно было оружия. Он был без шляпы. 
Лошади при нем не было. Его могла привести сюда случайность, но Квини 
почувствовала намерения подкрадывающегося Гарольда, так что руки и ноги у нее 
моментально словно парализовало.
Собаки рычали. Бут подступал к ней. Она отступала назад. Он медленно спускался 
по склону вниз, ближе к дому.
Квини могла обежать вокруг дома, разбить окно и влезть в дом к Стоунхорну. Но, 
может быть, ей будет не пролезть через разбитое окно. Она могла кричать, но, 
наверное, Стоунхорн спит так крепко, что не услышит ее, или при пробуждении его 
свалит новый приступ. Она могла кричать через долину на другую сторону, 
возможно, ее бы и услышали Мэри и Айзек, но, скорее всего, во сне они ее с 
такого расстояния не услышат. Она осталась на месте, и единственное, о чем она 
подумала как о самом реальном, это был ее нож, который она судорожно сжимала в 
кармане передника. Он был раскрыт. Она чистила им рыбу и переворачивала ее на 
сковородке.
Гарольд Бут стоял перед ней. От него несло перегаром.
– Ах! – сказал он. – Маленькая женщина! Она, должно быть, ночью так одинока. 
Нет, ты не должна быть так одинока. Идем… – И он готов был на нее наброситься.
Так как за спиной у нее была стенка дома, казалось, что отступить от него 
некуда.
– Идем! Раз эта пьяная хрюкающая тут, внутри, свинья не желает больше тебя… Ты 
будешь теперь моей женой. – И он бросил вперед свое тяжелое потное тело.
Квини проскользнула под его плечом. Затем она повернулась вокруг и, пока он 
качался у дома, ткнула его сзади ножом в руку и пригвоздила его к бревенчатой 
стене.
Он вскрикнул и протяжно завыл.
Квини надеялась, что Стоунхорна это разбудит, но ее Стоунхорн продолжал 
безмолвствовать, и в доме не было слышно никакого движения.
Молодая женщина обежала хибару вокруг и пустилась бежать вниз, на шоссе. 
Достигнув обочины, она остановилась.
Дом Айзека Бута по ту сторону шоссе был темен и тих. Возможно, они и проснулись,
 но, конечно, подумали: ах, это там, наверху, на той стороне, снова пьяный… 
бедная женщина… И Квини постыдилась обратиться к этой семье за помощью.
Квини боялась. Если пьяный Гарольд сумеет вытащить из своей руки нож, он может 
кинуться за ней, нападет на нее. Надо спрятаться. Или искать помощи. И тут она 
вспомнила о пегом жеребце. Она снова ринулась наверх, не прямо к дому, а 
сторонкой, сделав крюк к загону с лошадьми. Она снова увидела Гарольда Бута. Он