никто толком не объяснил. Раньше мы говорили «пытка»и «яд», теперь они говорят 
«новейшие методы»и «врачебное искусство», и они вводили ему свой яд. И сейчас 
он у меня… да, сейчас он у меня такой, каким они его выпустили. Он погибает, и 
он сделает что-нибудь ужасное, как только я уеду. Если еще не сделал, если не 
сделал… он не хочет больше жить, а индеец, который не хочет жить, умирает. Но я 
не хочу оставить его умирать, а он требует от меня сдавать на бакалавра, и я 
должна это сделать, но я не могу от него уйти. И если я сейчас вернусь домой, я 
должна знать… И меня не надо призывать к благоразумию, говорить мне о госпитале,
 о школе, потому что это бессмысленно и потому что я ничего этого и слышать не 
хочу. Я вот пришла к вам… и если вы мне не поможете…
Женщина побледнела.
– Тачина, прошу тебя, успокойся; это же так просто. Только я еще все точно не 
знаю. Это очень просто. Ты пойдешь в другую школу, ты сдашь на бакалавра у нас, 
здесь. В обычной школе. По всем теоретическим предметам. Экзамены по 
изобразительному искусству ты сдашь потом, позднее; это все как-нибудь 
образуется. Вся школа обрадуется, что ты снова у нас.
Квини потребовалось некоторое время, чтобы уяснить себе все это.
– Миссис Холленд! А если она пришлет полицию?
– Она ничего не сделает. Ты знаешь, я уже два года директор. Отправляйся к себе,
 Тачина, тебе нельзя вредить своему ребенку!
По лицу молодой женщины медленно потекли слезы.
– Я дам тебе чаю, Тачина. Я позову твою бабушку сюда, и вы вместе попьете здесь 
чаю. Тем временем я сбегаю и соберу подписи.
У Квини по щекам пошли темные пятна.
– Но они скажут, сегодня у них нет времени; был пожар и…
– …и ни слова больше, Тачина, ведь ты уже достаточно наговорила, и теперь я 
приступаю к действию.
Большая седовласая женщина, которая была индейской учительницей и директором 
школы, покинула дом. Квини слышала, как снаружи заработал мотор.
Квини оставалось теперь ждать. Они ждали вместе с Унчидой. Первый час прошел 
быстро, и чай подогнал сердце, так что Квини почувствовала себя бодрее. Второй 
час был еще спокойным часом; Квини прилегла. Третий и четвертый часы снова 
пробудили в ней беспокойство, и сердце, казалось ей, стучит на всю комнату.
Наконец в полдень директриса возвратилась.
– Вот, – сказала она и положила перед Квини ходатайство, утвержденное многими 
подписями и печатью. – Но это оказалось труднее, чем я думала. Холи мне помог, 
хотя я и не ожидала этого. Может быть, он один знает твоего мужа, как ты. 
Значит, ты идешь теперь в наш двенадцатый класс. Через три дня начинаются 
занятия. В художественную школу суперинтендент позвонил по телефону. Директор 
согласился, хотя и с сожалением, и он это согласует с министерством, ведь 
художественная школа центральная и ты представлена на художественной выставке.
– Так много защитников, – все еще сдержанно прошептала Квини. – Я их прямо 
чувствую затылком.
Затем она поблагодарила и пошла вместе с Унчидой.
Она заправилась и кое-что купила в супермаркете. И при этом ловко ускользнула 
из поля зрения матушки Бут, которая тоже с тележкой-корзиной обходила стенд. 
Квини подогнала еще кабриолет к почте с тайным предчувствием, что в «general 
deliver!»– почте до востребования – есть что-нибудь и для нее, и ей 
действительно было выдано письмо. Но оно было адресовано не ей, а ее мужу, на 
нем были канадская марка и почтовый штемпель «Вуд-Хилл». Она сунула его в 
большой нагрудный карман своей блузы и поехала со скоростью сто миль, 
разрешенной ей Стоунхорном и которую полиция в создавшейся ситуации, конечно же,
 могла допустить. Ей не терпелось скорее добраться домой.
На стороне Белых скал огонь еще нанес кое-какой урон, в том числе и на участке 
ранчо Бутов, но через шоссейную дорогу, благодаря пушенному встречному палу и 
действию отрядов пожаротушения, не перешел.
Некоторые отряды по борьбе с огнем расположились биваками в долине, очевидно, в 
ожидании, пока окончательно не миновала опасность. Также оставались еще и 
пожарные машины. Квини сбавила скорость, чтобы ни на кого не налететь.
Дом Кингов целехонький стоял на склоне под моросящим вечерним дождем.
Квини поехала по боковой дороге, все ухабы и ямы которой она могла перечислить 
и во сне. Она остановилась у дома, велела бабушке выйти, закрыла машину и пошла 
к той стороне дома, откуда был виден выгон для лошадей. Все они были тут: Пегий,
 карий и две кобылы.
У нее комок подступил к горлу, она вошла в дом.
На деревянном ложе без одеяла лежал Стоунхорн.
Женщины все распаковали и снова определили на свои места одежду и одеяла. 
Стоунхорн поднялся. Он не мог скрыть, что из-за удара копытом хромал.
– Пегий черт устроил мне танцы, – сказал он извиняющимся тоном. – Свиньи у Мэри 
убежали в огонь, жаль хорошего жаркого. Но во всем остальном – о'кей. – Джо так 
много лет объяснялся только на английском, что и в речь на родном языке своего 
племени вплетал английские выражения.
Бабушка зажгла керосиновую лампу, и они поужинали тем, что привезла с собой 
Квини. Потом Квини показала мужу свой документ – разрешение посещать 
двенадцатый класс школы в резервации. Она сделала это с явным страхом. Он 
изучал ходатайство и подписи на нем довольно долго, потом бросил ей этот листок 
обратно.
– Я ждал от тебя чего-то другого, Квини, но если ты теперь прячешься за 
агентуру – прекрасно. Эти господа, конечно, больше разбираются в моей жене, чем 
я. Что ж, оставайся тут в качестве моей сиделки и моего надзирателя. Пока я это