ее-то я использую до последнего вздоха.
– Но я не выйду замуж за другого, Стоунхорн. Никогда.
– Ты должна знать, что будешь делать. Своим художеством ты можешь заработать 
достаточно для себя и для ребенка. Но я думаю, ты могла бы здесь, в резервации, 
стать чем-то… также и для других… чтобы они имели пример и снова обрели 
мужество. Поэтому ты должна или продолжать вести хозяйство на ранчо, а для 
этого нужен мужчина, особенно зимой, или ты должна уйти в свою работу.
– Ты начал с ранчо. Я хочу продолжать хозяйствовать.
– Одним хотением этого не сделаешь. Надо уметь. Ты увидишь. Во всяком случае, 
ты теперь знаешь, как обстоит дело. Но есть еще новость, которую ты должна 
узнать.
– Надеюсь, лучшая. – Квини сама удивилась, как спокойно она могла говорить, и 
это потому, что так хотел Стоунхорн.
– Во всяком случае, забавная. Объявился Гарольд Бут.
– Гарольд? На ферме?
– Еще нет. Я видел его в Нью-Сити.
– Вот хорошо! Теперь конец всяким подозрениям.
– Прежде чем со мной будет покончено, Тачина, я еще займусь им. Отправлю его в 
капеллу к святому престолу, пусть там поет своим басом. Словом, он не должен 
быть соседом вдовы Джо Кинга.
Прежде чем Тачина собралась что-то ответить, Стоунхорн поднялся и, когда она 
тоже поднялась, положил свои руки ей на плечи. Оба смотрели в сторону Белых 
скал, которые после захода солнца прятали свои тайны в пелене тумана.
– Тебе мой отец говорил, что эти скалы – надгробный памятник нашему большому 
вождю?
– Говорил.
– Мы не установили монумент. Мы не знаем, где именно он погребен. Его мать 
покоится на кладбище рядом с нами. Ты иногда посещай это место.
– Да.
Они медленно направились назад, к своему дому.
Когда они поели и улеглись рядом, Тачина спросила:
– Стоунхорн, чем я могу помочь? Я люблю тебя больше жизни.
– Дай мне слово, что останешься дома, когда я отправлюсь на родео.
– Нет, только не это, – испуганно сказала Тачина. – Ты не должен этого 
требовать.
Он больше ничего не сказал. Это была последняя ночь, когда они были вместе дома,
 ведь, как участник, Стоунхорн ехал на родео на день раньше, чем зрители.
И наступившее утро было хмурым. В полдень приехала на лошади бабушка Тачины. 
Она пошла на жертву: отказалась от родео и решила вместо этого присмотреть за 
лошадьми и постеречь дом. Это была старая худая индеанка со строгими чертами 
лица и редкими седыми волосами, расчесанными посредине на пробор. Ей было уже 
более девяноста лет, и она еще ребенком пережила последние сражения за свободу 
и первое тяжелейшее время в резервации. Вряд ли было что-нибудь такое, чего она 
могла бояться. Теперь ее, пожалуй, уже ничто не могло устрашить. Когда Тачина 
видела эту женщину, у нее на душе становилось спокойно. Как часто индейские 
женщины переживали такое, когда их мужья уходили на битву и неизвестно было, 
останутся ли они живыми.
В полдень Стоунхорн и Тачина сели в свой автомобиль. Бабушка не махала им рукой,
 но она смотрела им вслед до тех пор, пока машина не достигла внизу, в долине, 
дороги и уже поехала с большей скоростью.
Кузов автомобиля, как машины спортивной, был типа кабриолета. Он был 
двухместный. Стоунхорн вел его открытым. Тачина подумала вдруг, что без тента 
еще опаснее подвергнуться обстрелу, и Стоунхорн по ее взгляду и, может быть, по 
движению головы и плеч понял, о чем она подумала, и сказал:
– Наши предки сражались обнаженными. Я также с удовольствием поступаю так, где 
это возможно. Обнаженным в открытой местности. Одежда и стены только 
препятствуют движениям и обзору. Но это, конечно, дело вкуса. Майк, например, 
всегда хочет, чтобы вокруг него что-нибудь было, и я не могу сказать, что из-за 
этого у него получалось много хуже, чем у меня.
– Кто такой Майк?
– Босс гангстеров, он был и моим боссом. Он приедет завтра в Нью-Сити, в этом 
нет никакого сомнения. Если уж ты непременно хочешь быть со мной, ты мне можешь 
кое в чем помочь. Мне надо знать, где и когда появятся Майк и Дженни.
– Как они выглядят?
– У Майка боксерский нос. Он был в тяжелом весе, не мирового класса, но близко 
к этому. Он сошел из-за удара по почкам. Это по-прежнему его слабое место. У 
него глупый страх, что подобное может повториться. Но это тебя не касается. 
Тебе надо смотреть на правый глаз. Веко рваное. Он действует как медведь, не 
как старый гризли, а как забитый, но ставший коварным цирковой медведь. У него 
и голос-то похож на рычание. Предпочитает розовые галстуки в голубую полоску. 
Их ему изготавливают по заказу. Это у него такая ребячья блажь. Значит, мне 
надо знать, где он появится. Он намного быстрее, чем можно ждать от него, и, 
главное, с автоматическим пистолетом. О кольте он уже, можно сказать, забыл и 
думать. Он преследует меня.
– Зачем ему надо тебя уничтожать?
– Он в свое время привел меня, я считался как бы его воспитанником, и поэтому 
он – мой первый тайный судья. Дженни ненавидит меня с первой встречи, как и я 
его, Дженни захватил мою банду и превратил ее в кучу дерьма, пока я был в 
предварительном заключении: они сунули меня в дело об убийстве, как пешку, а 
косвенные улики против меня собирал Дженни. Индеец и убийство – это для