борьбы раненый воин не гоняется повсюду, как подстреленный бизон, а остается в 
своей типи, чтобы как можно быстрее и как можно лучше восстановить свои силы.
– Но я не раненый воин, а индеец из агентуры, которого избивают дубинами. Ты, 
наверное, заметил, что я не могу как следует пошевелиться?
– Инеа-хе-юкан, ты говоришь с человеком, который достаточно часто был изранен и 
разбит и в своей боли никому не сознавался. Я знаю, как это выглядит, и ты от 
меня не утаишься. Ты останешься теперь в типи на медвежьей шкуре. Квини я буду 
доставлять к автобусу, а иногда она съездит и на автомобиле. Мы хотим видеть 
тебя на следующее лето победителем на родео в Калгари, и для этого ты должен 
быть совершенно здоров и силен, чтобы никаких следов не осталось от того, что 
сегодня есть твое тело и нервы. Я сказал, хау.
Стоунхорн некоторое время молчал и наконец сказал:
– Я подчиняюсь тебе. Тогда у меня будет время немного поучиться. Квини, ты 
приноси мне с собой книги. Я не хочу больше бояться, что неверно могу написать 
слово, это мне противно. Где ты учился писать, Гарри Окуте? Ведь наверняка не в 
школе?
– Ты будешь смеяться: я учился у циркового клоуна и у инженера. Потом еще 
немного у своих детей.
– Мне сначала надо смеяться над самим собой, потому что я еще не могу писать 
без ошибок.
Большая картина «Танец в ночи» была почти завершена. Работа была очень нелегка, 
ведь в распоряжении Квини не было ателье, а дни становились все короче и короче.
 Но она думала только о том, чтобы справиться. Черно-коричнево-серым сиял холст,
 как земля и небо; танцевали тени; желтый огонь факелов пронизывал темноту.
Квини эту картину еще никому не показывала, кроме Стоунхорна и Окуте.
Но ее мысли после завершения картины полностью возвратились к действительности, 
которая тоже была полна тайн.
Сперва пробудилась в ней готовность помочь одному второгоднику в ее собственном 
классе. Ему уже в предыдущие годы однажды пришлось оставаться на второй год, и 
вот теперь снова произошло это в двенадцатом классе. У него была круглая голова,
 говорил он медленно и как бы с затруднением, запоминал не сразу, но уж что 
запомнил, это у него оставалось надолго. Английский язык для него был все еще 
труден. Боб Тандершторм жил в интернате, его мать помогала там на кухне. Квини 
трижды в неделю оставалась здесь после обеда на час и. повторяла с парнем уроки,
 за что он был ей трогательно благодарен. Управляющая интернатом, которая была 
бакалавром и два года проучилась в колледже, не могла нарадоваться усердию 
Квини и время от времени приходила, чтобы принять участие, и приводила с собой 
еще двух учеников, которым тоже тяжело давалось учение. Понемногу образовалась 
группа из шести человек, которые регулярно с ней занимались. Квини приносила 
потом домой задания, которые с ними выполняла, и обсуждала их с мужем, у 
которого хотя и были огромные пробелы в знаниях, но зато он обладал хорошей 
памятью и великолепными способностями решать головоломные задачи. Кроме своих 
упражнений по письму он с интересом, как экстерн, принимал участие и в этих 
занятиях.
Труднейшей проблемой для индейца была абстракция в логике и в языке. Она 
получила начальное развитие лишь в виде языка символов. Абстрактные понятия 
доставляли трудности не только при обучении английскому языку, но также и во 
многих других предметах. Вот, например, английский.

– Что такое «one»?
46
– спросила как-то Квини, когда Боб и Ивонна были гостями палатки и Окуте тоже 
присутствовал в качестве слушателя.


– Something
47
.


– Folk, people
48
.

– Ну хорошо, – решила Квини, – оставим мы это something, это «что-то», потому 
что это легче понять, и приступим к безличной форме и к слову «люди». Я 
спрашиваю вас, что это такое?
– Безличная форма? В жизни это все и никто, – ответил Стоунхорн. – Они шепчутся 
– шепчутся; у них есть мнение – есть мнение, они удивляются – удивляются; они 
обреченные – обреченные. Но если ты возьмешь одного-единственного человека из 
плоти и крови и спросишь его, то окажется, что он не шептался, не имел мнения, 
не удивлялся и не был обреченным. Но стоит ему повернуться к тебе спиной, как 
снова тут эта безличная форма. Безличная форма – это фигура без имени и лица. 
Это выдумка образа жизни уайтчичунов. У наших предков слово было словом и 
человек – человеком, хорошим или плохим, и все знали, как с ним обращаться.
– Значит, безличный – это трусливый человек, – пробормотал про себя Боб.
– Что ты считаешь трусостью? – не отставал Стоунхорн. – Десять против одного – 
и это уже не трусость, а достойно восхищения, если этот один, разумеется, не 
убежал.
– Это называется быть смелым, – сказала Ивонна.