службе, в какой-то степени компенсировала крушение его честолюбивых помыслов: 
почти десять лет он был заместителем, так и не сумев стать суперинтендентом. Он 
снова всаживает морализующую стамеску, не подозревая, что за замкнутым 
молчанием индейца нарастает опасность.
– Преодолейте наконец себя, Кинг, и покончите с вашим неудачным прошлым. Вам 
представляется еще один неожиданный шанс.
Джо Кинг молчал.
Незнакомец не шевелился. Глаза его были опущены, и он не смотрел ни на Шоу, ни 
на Кинга. И кто знает, о чем он думал. Но его личность и его манера держаться 
еще больше раздражали обоих.
Ник Шоу еще подождал ответа. Когда его вновь не последовало, котел его чувств 
начал кипеть и зашипел пар перегретого чувства собственного достоинства.
– Кинг, что вы, собственно, собой представляете, кто вы такой? Раз вы не умеете 
вести хозяйство, я позабочусь, чтобы ваши лошади были проданы с аукциона, а 
если вы не желаете приспособиться к нашим порядкам, ваш испытательный срок 
закончен, отправляйтесь обратно в тюрьму!
Джо Кинг молчал. Он мог обуздать брыкающуюся лошадь, со злой иронией 
расправиться с противником, но закоснелая самоуверенность опекуна наполняла его 
немой, грозящей яростью, уже больше не жди от него ни человеческого слова, ни 
улыбки. Глаза молодого индейца сверкнули. Он побледнел. Он все еще видел перед 
собой черноту, но в ней уже вырисовывались контуры Шоу. В разгаре смятенных 
чувств последний, чисто технический прием Джо готов был провести независимо, 
как машина. Он не мог достаточно быстро нанести удар через письменный стол, 
значит, он бросит стилет, и он знал, что попадет. Это была секунда, когда 
решался вопрос и о собственной жизни Джо.
Незнакомец поднялся:
– Позвольте, мистер Шоу, ответить мне вместо мистера Кинга.
Атмосфера разрядилась. Незнакомец был стар; его неслышного движения и негромких 
слов оказалось довольно, чтобы пахнуло овеянными ветрами травами, кожей, 
лошадьми, послышались пение стрел и рокот барабанов. Джо Стоунхорн Кинг сделал 
глубокий вздох, как бы впитывая в себя все это, что было и ему так близко, хотя 
он и стоял в джинсах перед служащим, который над ним измывался. Ник Шоу даже и 
теперь не догадывался, что происходило, но манера поведения приезжего, 
неоценимое достоинство бывшего вождя, укротила его непостижимым для него самого 
образом.
– Пожалуйста. – Шоу охрип, и в мыслях его шелестел, словно ветер в сухой листве,
 голос приезжего. Заместитель суперинтендента был недоволен самим собой. И 
зачем только он пустился в переговоры с этим Джо Кингом, кончившим всего семь 
классов, двадцатитрехлетним уголовником, и чего доброго еще скомпрометировал 
себя перед незнакомым канадцем!
– Мистер Шоу, – невозмутимо заговорил старый индеец так, как может говорить 
свободный гражданин, никогда не знавший порабощения и разучившийся ненавидеть,
 – так, как вы спрашивали, индеец вас не поймет. Вы таким способом никогда не 
получите от него ответа, во всяком случае словами. Я прошу вашего согласия, 
чтобы мне самому договориться с мистером Кингом. Дело ведь идет о лошадях, 
находящихся в частной собственности, а не о собственности племени или агентуры.
– О частной собственности, мистер Окуте. Однако и частное хозяйство проживающих 
в резервации подлежит нашему опекунскому надзору. – Шоу говорил тихо, он 
перехватил теперь взгляд Джо, взгляд, который призывал молчать, и тут Нику 
показалось, что его члены в суставах стали слабыми, как у какой-нибудь старой 
куклы, и повисли…
Окуте повернулся назад и пошел к двери, Стоунхорн пошел с ним. Стилет он снова 
сунул за голенище. Оба индейца вместе покинули дом. Выйдя, они непроизвольно 
замедлили шаг.
– У вас здесь ваш автомобиль, как я слышал, – сказал Окуте также и теперь 
по-английски. – У меня – мой. Можем мы вместе поехать к вам?
– Мистер Окуте, – голос еще не вполне подчинялся Стоунхорну, он откашлялся, – 
имели ли вы когда-нибудь в вашей большой жизни лошадей?
– Хау, у меня перебывало много лошадей – и это единственное, за что бы я жизни 
не пожалел, и я бы убил каждого, кто попытался бы на них посягнуть.
– Едем.
Каждый сел за руль своего автомобиля. Стоунхорн поехал впереди, Окуте следовал 
за ним. Автомобили на свободном шоссе без опасений набрали восемьдесят миль в 
час и очень скоро достигли долины. Стоунхорн повернул вверх, на свою дорогу, и 
машины остановились на косогоре, на лугу перед маленьким домом. Оба водителя 
вынули ключи зажигания и отправились без лишних разговоров к загону. С тех пор 
как произошла кража, Стоунхорна при отъездах не покидал страх, что он по 
возвращении найдет загон пустым, и он каждый раз с облегчением вздыхал, увидев 
лошадей на месте.
Пегий подошел к ограде и приветствовал своего наездника.
Окуте закурил сигарету и предложил Стоунхорну. Тот не отказался. Это был очень 
дорогой сорт.
Так долго оба индейца стояли друг возле друга. Наконец Окуте огляделся вокруг и 
направил свой взгляд на Белые горы и на кладбище, где на могиле вождя стояла 
кривая палка и на легком ветру покачивалась связка орлиных перьев.
Он направился туда, словно ему надо было что-то найти на кладбище, и спросил 
наконец на языке племени Стоунхорна:
– Здесь могила матери Тачунки-Витко?
Стоунхорн посмотрел удивленно ему в лицо и подвел к безымянной могиле, без 
надписи или креста.