клонился к вечеру, солнце село, а земля все еще не показывалась. Мы никак не 
могли взять в толк, в чем тут дело, но решили, что в конце концов она появится, 
и продолжали держать курс на восток, только поднялись повыше, чтобы в темноте 
не наткнуться на какую-нибудь колокольню или на гору.

Я нес вахту до полуночи, после меня заступил Джим, а Том все не ложился. Он 
сказал, что капитаны кораблей при приближении к земле всегда так поступают: они 
остаются на вахте все время.

Когда наконец забрезжил рассвет, Джим вдруг вскрикнул. Мы вскочили, посмотрели 
вниз, и точно: там была земля, везде кругом, насколько хватал глаз, совершенно 
ровная желтая земля. Давно ли мы летим над ней? Этого мы не знали. Ни деревьев, 
ни холмов, ни городов – ничего не было видно, и потому Джим с Томом приняли эту 
землю за море. Они думали, что это океан и что стоит мертвый штиль. Но, между 
прочим, мы летели на такой высоте, что, если б даже внизу бушевала буря, нам 
все равно в темноте показалось бы, что стоит штиль.

В страшном волнении бросились мы к подзорной трубе и стали всюду искать Лондон, 
но его и в помине не было, да и вообще нигде не было видно никаких следов 
человеческого жилья, и ни озер, ни рек мы тоже не обнаружили. Том совсем 
растерялся. Он сказал, что совершенно иначе представлял себе Англию, он всегда 
думал, что Англия похожа на Америку. Пока что он предложил нам позавтракать, а 
потом спуститься вниз и попросить, чтоб нам указали кратчайшую дорогу в Лондон. 
На завтрак у нас много времени не ушло – мы просто как на иголках сидели от 
нетерпения. Когда мы начали спускаться, сделалось теплее, и вскоре мы сбросили 
с себя меха. Между тем становилось все теплее и теплее, а потом стало совсем 
жарко. К тому времени, когда мы очутились в самом низу, у нас прямо вся кожа 
пузырями покрылась!

Мы остановились футах в тридцати от земли – если, конечно, песок можно назвать 
землей, – а это был чистейший песок. Мы с Томом слезли вниз по лестнице и 
решили немножко побегать, чтобы размять ноги. Получилось очень здорово – ноги 
мы, конечно, размяли, да только песок был горячий, как раскаленные уголья, и 
обжигал нам пятки. Вдруг видим – кто-то к нам приближается. В это время Джим 
стал кричать.

Обернулись мы, смотрим – скачет он как полоумный, делает нам какие-то знаки и 
орет не своим голосом. Слов-то мы разобрать не могли, но все равно здорово 
перепугались и повернули назад к шару. Подойдя поближе, мы поняли, что он 
кричит. И тут-то мне сразу дурно стало.

– Бегите! Спасайтесь! Это лев, я его в подзорную трубу вижу! Бегите, ребята, 
мчитесь что есть силы. Он удрал из зверинца, а поймать-то его некому!

Том понесся стрелой, а у меня сразу ноги подкосились, – знаете, как оно бывает, 
когда вам во сне приснится, будто за вами привидение гонится.

Том добежал до лестницы, взобрался на несколько ступенек и остановился, ожидая 
меня. Не успел я поставить ногу на первую ступеньку, как Том приказал Джиму 
отчаливать. Но Джим – он совсем голову потерял от страха – и говорит, что 
позабыл, как это делается. Тогда Том полез дальше и велел мне следовать за ним, 
а лев уж тут как тут – подскакивает к нам с диким ревом, ну и, понятно, у меня 
поджилки так затряслись, что я и вовсе пошевелиться не смею, – подниму, думаю, 
одну ногу, а вторая-то сразу и отнимется.

Но Том уже вскарабкался на борт. Он направил шар вверх, и как только конец 
лестницы повис футах в десяти или двенадцати от земли, мы снова остановились. 
Лев с ревом бесновался подо мной – он изо всех сил старался допрыгнуть до 
лестницы, и мне всякий раз казалось, что до меня остается каких-нибудь четверть 
дюйма. Да, замечательно было сознавать, что ему до меня не добраться, просто 
замечательно, и я весь преисполнился благодарности – вернее, моя верхняя 
половина: я ведь только цеплялся за лестницу, а наверх взобраться никак не мог, 
и оттого моей нижней половине было очень плохо и страшно. Знаете, это редкий 
случай, чтоб в человеке все так перепуталось, и я никому ничего этакого не 
пожелаю.

Том спросил меня, как теперь со мной быть, но я и сам не знал. Он спросил: 
смогу ли я продержаться, покуда он отведет шар в безопасное место, подальше от 
льва? Я отвечал, что, пожалуй, смогу, если только он не станет подниматься выше,
 чем сейчас, стоит только ему подняться повыше, я сразу же растеряюсь и упаду. 
Уж это точно.

– Ладно, – говорит он, – теперь держись, – и пустил шар в ход.

– Не так быстро, – кричу, – у меня голова кружится!

Шар рванулся с места с быстротой молнии. Том тут же замедлил ход, и мы спокойно 
поплыли над песком, но меня все-таки тошнило. Не очень-то приятно, когда все 
под тобой скользит и плывет, а кругом такая тишина – ни единого звука не слышно.