– Знаете, тетечка, когда вы заговорили про похороны, мне вдруг ужасно 
захотелось вернуться и спрятаться в церкви. Как же можно было сказать? И я взял 
да и положил кору обратно в карман и ничего не стал говорить.

– Какую кору?

– А на которой я написал, что мы ушли в пираты. Жалко, что вы не проснулись, 
когда я вас поцеловал, право, жалко.

Суровые морщины на лице тети Полли разгладились, и глава просияли нежностью.

– А ты меня вправду поцеловал, Том?

– Конечно, а то как же.

– Это ты правду говоришь, Том?

– А то как же, тетечка, конечно, правду.

– Почему же ты меня поцеловал, Том?

– Потому что я вас очень люблю, а вы стонали во сне, и мне было вас жалко.

Это походило на правду. Тетя Полли сказала с дрожью в голосе, которой не могла 
скрыть:

– Поцелуй меня еще раз, Том! А теперь убирайся в школу и не мешай мне.

Как только он ушел, она бросилась в чулан и достала старую куртку, в которой 
Том убежал из дому. Потом остановилась, держа куртку в руках, и сказала сама 
себе:

– Нет, рука не поднимается. Бедный мальчик, он, наверно, соврал мне, но это 
святая ложь, ложь во спасение, она меня так порадовала. Надеюсь, что господь… 
нет, я знаю, что господь простит ему, ведь это он выдумал по доброте сердечной. 
Даже и знать не хочу, если он соврал. Не стану смотреть.

Она положила куртку и призадумалась на минуту. Дважды протягивала она руку за 
курткой и дважды отдергивала ее. На третий раз она набралась смелости, 
подкрепившись мыслью: «Это ложь во спасение, святая ложь, и я не стану из-за 
нее расстраиваться», – и сунула руку в карман. Минутой позже она, обливаясь 
слезами, читала нацарапанные на куске коры слова и приговаривала:

– Теперь я ему все прощу, чего бы он ни натворил, хоть миллион грехов!



Глава XX

Тетя Полли поцеловала Тома так ласково, что все его уныние как рукой сняло и на 
сердце у него опять сделалось легко и весело. Он отправился в школу, и ему так 
повезло, что он нагнал Бекки в самом начале Мэдоу-лейн. Вел он себя всегда в 
зависимости от настроения. Не колеблясь ни минуты, он подбежал к ней и сказал:

– Я очень нехорошо поступил сегодня, Бекки, и жалею об этом. Я никогда, никогда 
больше не буду, никогда, пока жив. Давай помиримся, хорошо?

Девочка остановилась и презрительно поглядела ему в глаза:

– Я буду вам очень благодарна, если вы меня оставите в покое, мистер Томас 
Сойер. Я с вами больше не разговариваю.

Она вздернула носик и прошла мимо. Том до того растерялся, что ему не пришло в 
голову даже сказать: «Ну и пожалуйста! Ишь задрала нос!» А когда он собрался с 
духом, говорить что-нибудь было уже поздно. Так он ничего и не сказал. Зато 
разозлился ужасно. Эх, если бы она была мальчишкой, уж и отлупил бы он ее! На 
школьном дворе он опять столкнулся с ней и послал ей вдогонку язвительное 
замечание. Она тоже не осталась в долгу, так что разрыв был полный. Возмущенной 
Бекки казалось, что она никогда не дождется начала уроков, так ей не терпелось, 
чтобы Тома отстегали за испорченную книжку. Если у нее и оставалось хоть 
какое-нибудь желание изобличить Альфреда Темпла, то после обидных слов Тома оно 
совсем пропало. Бедная девочка, она не знала, что опасность грозит ей самой!

Учитель Доббинс дожил до седых волос, так и не добившись своей цели. Самой 
заветной его мечтой было сделаться доктором, но бедность не пустила его дальше 
сельской школы. Каждый день он доставал из ящика своего стола какую-то 
таинственную книгу и погружался в чтение, пока ученики готовили уроки. Книгу 
эту он держал под замком. Все мальчишки в школе умирали от любопытства хоть 
одним глазком заглянуть в эту книгу, но удобного случая так ни разу и не