Возможно, что в данном отдельном случае его вмешательство было бы более чем 
уместно, но допустить это — значило бы установить вреднейший прецедент. Легко 
представить себе, зная неограниченную власть лоцмана, какой персоной он был в 
те далекие дни речного пароходства. Капитан обращался с ним подчеркнуто любезно,
 а офицеры и команда — с подчеркнутым уважением, и это особо почтительное 
отношение быстро передавалось также и пассажирам.

По-моему, лоцманы были единственными людьми, которые не выказывали ни малейшего 
смущения в присутствии путешественников из числа иностранных владетельных особ. 
Да и то сказать, ведь людей, равных тебе по положению, обычно не стесняешься.

В силу долголетней привычки командовать у лоцманов вошло в обыкновение заменять 
любую просьбу приказанием. До сих пор мне как-то неприятно выражать свое 
желание жалкой просьбой, вместо того чтобы бросить его в сжатой форме команды.

В те давно минувшие дни на погрузку парохода в Сент-Луисе, на рейс до Нового 
Орлеана и обратно и на выгрузку тратили в среднем около двадцати пяти дней, из 
них семь или восемь пароход проводил в гаванях Сент-Луиса и Нового Орлеана. И 
команда вся до одного человека работала что было сил, — вся, кроме двух 
лоцманов; они ничего но делали и только разыгрывали из себя кутящих 
джентльменов, получая за это те же деньги, что и на службе. Стоило пароходу 
подойти к пристани Сент-Луиса или Нового Орлеана — они в тот же миг оказывались 
на берегу, и на пароходе уже не видали их вплоть до последнего звонка, когда 
все было готово к отплытию.

Если капитану попадался лоцман с особенно высокой репутацией, он всячески 
старался удержать его у себя. В те времена ставка лоцмана у верховьев Миссисипи 
составляла четыреста долларов в месяц, но я знавал капитана, который держал 
такого лоцмана на полном окладе целых три месяца без дела, так как река 
замерзла. И надо помнить, что в те дешевые времена четыреста долларов был оклад 
почти фантастический. Не многие на берегу получали такой оклад, а если получали,
 то все смотрели на них с чрезвычайным уважением. Когда лоцманы с низовья или 
верховья реки попадали в наш маленький миссурийский городок, их общества искали 
самые избранные красавицы, самые важные люди и относились к ним с восторженным 
почтением. Стоять в гавани, получая жалованье, — это было занятие, которое 
многие лоцманы любили и ценили; особенно если они плавали по Миссури в дни 
расцвета своей профессии (канзасские времена) и получали девятьсот долларов за 
рейс, что равнялось примерно тысяче восьмистам долларам в месяц.

Вот образчик разговора тех времен. Владелец небольшого парохода с реки Иллинойс 
обращается к двум расфранченным лоцманам с Миссури:

— Джентльмены, я выхожу в хороший рейс вверх по течению и хотел бы заполучить 
вас примерно на месяц. Во сколько это обойдется?

— Тысяча восемьсот долларов каждому!

— Клянусь небом и землей! Берите мой пароход, давайте мне ваше жалованье — и я 
еще поделюсь с вами!

Замечу мимоходом, что служащие с пароходов на Миссисипи внушали уважение 
сухопутным жителям (да и сами себе в известной мере) в зависимости от 
достоинств своего парохода. Можно было, например, гордиться, если ты числился в 
экипаже таких красавцев, как «Алек Скотт» или «Великий Могол». Негры-кочегары, 
палубная прислуга и парикмахеры с этих пароходов были в своем кругу важными 
персонами и сами прекрасно это знали. Один дюжий негр на негритянском балу в 
Новом Орлеане разозлил остальных своим высокомерием и чванством. Наконец один 
из распорядителей подскочил к нему и сказал:

— Да кто ты такой? Кто такой, желал бы я знать?

Обидчик, ничуть не смутившись, надулся от важности и, придав голосу нечто, из 
чего явствовало, что он не зря так чванится, произнес:

— Кто я? Кто я такой? Вот я вам сию минуту скажу, кто я такой! Чувствуйте вы, 
негры: я топлю большой котел на «Алеке Скотте»!

И этого было достаточно.

Парикмахером на «Великом Моголе» был бойкий молодой негр; он подчеркивал свое 
важное положение с мягкой снисходительностью, и за ним чрезвычайно ухаживали в 
том кругу, где он вращался. Юное цветное население Нового Орлеана любило 
флиртовать в сумерки на скамейках по разным переулочкам. Как-то вечером на 
одной из этих уличек кто-то подсмотрел и подслушал следующую сцену. Негритянка 
средних лет высунула голову в разбитое окно и закричала (с явным желанием, 
чтобы соседи ее услыхали и позавидовали): «Эй, Мэрн-Энн, сейчас же иди домой! 
Чего ты там развела болтовню со всяким сбродом, когда тут сам парикмахер с 
«Великого Могола» желает с тобой поговорить».

Выше я упомянул о том, что особое официальное положение лоцмана ставило его вне