ходить нельзя, разве что река, разлившись, затопит берега.

— Нечего сказать, прнятиая перспектива! Вот так новый урок!

— Дело серьезное. И помни, что я только что сказал: если уж ты попал в одну из 
этих проток — ты должен ее пройти. Они слишком узки, чтобы повернуть обратно, и 
слишком извилисты, чтобы выйти задним ходом, а мелкие места у ппх всегда у 
начала, не иначе, И у начала они как будто мелеют и мелеют, так что знаки, по 
которым ты запоминал их глубину в этом году, могут не годиться в следующем.

— Значит, каждый год все учить заново?

— Именно. Ну, веди через перекат — что ты застрял на самой середине?

В ближайшие же месяцы я столкнулся со странными вещами. В тог самый день, когда 
происходил только что переданный разговор, мы заметили огромное повышение воды. 
Вся широкая поверхность реки почернела от плывущих сухих коряг, сломанных 
сучьев и огромных деревьев, подмытых и снесенных водой. Даже днем требовалась 
безукоризненная точность, чтобы пробираться среди этого стремительного сплава; 
а ночью трудности предельно возрастали. То и дело какое-нибудь огромное бревно, 
плывущее глубоко под водой, внезапно выныривало прямо перед нашим килем. 
Пытаться обойти его было бесполезно: в нашей власти было только стопорить 
машины, и колесо с ужасающим грохотом ползло по бревну, а пароход давал такой 
крен, что у пассажиров душа уходила в пятки. Иногда мы с треском наталкивались 
на такое затонувшее бревно, наталкивались на полном ходу самой серединой днища, 
— и пароход так трещал, что казалось, будто мы сшиблись с целым материком. 
Иногда бревно останавливалось прямо перед нами, загораживая от нас Миссисипи 
чуть ли не на всю ее ширину, — тогда приходилось пускаться на всяческие 
выкрутасы, чтобы миновать препятствие. Часто мы натыкались в темноте на белые 
бревна, так как не видели их до самого столкновения; черное бревно ночью 
гораздо заметнее. А белая коряга — коварная вещь, когда стемнеет.

Конечно, в связи с подъемом воды вниз по течению пошла целая туча всяких плотов 
с верховьев Миссисипи, двинулись угольные баржи из Питсбурга, маленькие 
грузовые шаланды отовсюду и широконосые плоскодонки из какого-нибудь «чудесного 
городка» в Индиане, груженные «мебелью и фруктами», как обычно обозначалось, 
хотя на обыкновенном языке этот великолепный груз называется попросту ободьями 
и тыквами. Лоцманы смертельно ненавидели эти суденышки, а те в свою очередь 
платили им сторицей. Закон требовал, чтобы на всех этих беспомощных лодчонках 
ночью горел сигнальный огонь, однако закон этот часто нарушался. В темную ночь 
такой огонь внезапно выныривал уже под самым нашим носом, и отчаянный голос 
гнусаво вопил:

— Что за черт! Куда тебя несет?! Ослеп ты, что ли? Чтоб тебя разразило, сопляк, 
вор овечий, одноглазый ублюдок обезьяньего чучела!

И на секунду, когда мы проносились мимо, в красном отблеске наших топок, точно 
при вспышке молнии, появлялись плоскодонка и фигура жестикулирующего оратора, а 
пока наши кочегары и матросы обменивались с ним бурной и смачной руганью, одно 
из наших колес с треском уносило обломки чужого рулевого весла, после чего нас 
снова обступал густой мрак. И уж этот лодочник обязательно отправлялся в Новый 
Орлеан и подавал на нас в суд, причем клялся и божился, что фонарь у него горел 
все время, тогда как на самом деле его ребята снесли фоиарь вниз, в каюту, где 
они пели, врали, пили и играли в карты, в то время как вахта на палубе вообще 
отсутствовала. Однажды ночью, в узкой, окаймленной лесами протоке, за островом, 
где, по образному выражению лоцмана, было «темно, как у коровы в желудке», мы 
чуть было не слопали целое семейство из этого «чудесного городка» с их 
«фруктами», «мебелью» и вообще со всеми потрохами; кто-то нз них играл внизу на 
скрипке, и мы услышали звуки музыки как раз вовремя, так что успели сделать 
крутой поворот, не нанеся им, к сожалению, серьезных повреждений, хотя мы 
прошли так близко, что одно мгновенье крепко на это надеялись. Люди эти, 
конечно, вынесли тогда свой фонарь наверх, и в то время, как мы давали задний 
ход, под фонарем столпилась вся драгоценная семейка — лица обоего пола и всех 
возрастов. Крыли они нас вовсю! А был и такой случай: хозяин угольной баржи 
влепил пулю в нашу лоцманскую рубку когда мы в очень узкой протоке захватили на 
память его рулевое весло. 



Глава XI. РЕКА ПОДНИМАЕТСЯ

Во время большого подъема воды эти мелкие суда нестерпимо нам мешали. Мы 
проходили одну протоку за другой, и для меня раскрывался новый мир; но если 
только в протоке встречалось особенно узкое место — мы там непременно 
наскакивали на мелкое судно, а если ого там не оказывалось — мы сталкивались с 
ним в еще худшем месте, то есть при выходе из протоки, в самом мелководье, — и 
тут уж по было конца обмену любезностями, в высшей степени сомнительными.

Иногда, когда мы посреди Миссисипи осторожно нащупывали дорогу сквозь туман, 
глубокая тишина вдруг нарушалась дикими криками и грохотом жестяных сковород, а