два синих.

Он еще около четверти часа подстерегал подходивших мальчиков и покупал у них 
билетики разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с ватагой чистеньких и 
шумливых мальчиков и девочек, уселся на свое место и завел ссору с тем из 
мальчиков, который был поближе. Вмешался важный, пожилой учитель; но как только 
он повернулся спиной, Том успел дернуть за волосы мальчишку, сидевшего перед 
ним, и уткнулся в книгу, когда этот мальчик оглянулся; тут же он кольнул 
булавкой другого мальчика, любопытствуя послушать, как тот заорет: «Ой!» – и 
получил еще один выговор от учителя. Весь класс Тома подобрался на один лад – 
все были беспокойные, шумливые и непослушные. Выходя отвечать урок, ни один из 
них не знал стихов как следует, всем надо было подсказать. Однако они кое-как 
добирались до конца, и каждый получил награду – маленький синий билетик с 
текстом из Священного писания; каждый синий билетик был платой за два выученных 
стиха из Библии. Десять синих билетиков равнялись одному красному, их можно 
было обменять на красный билетик; десять красных билетиков равнялись одному 
желтому; а за десять желтых директор школы давал ученику Библию в дешевом 
переплете (стоившую в то доброе старое время сорок центов). У многих ли из моих 
читателей найдется столько усердия и прилежания, чтобы заучить наизусть две 
тысячи стихов, даже за Библию с рисунками Доре[1 - Доре Гюстав (1833-1883) – 
французский художник-иллюстратор; большую известность приобрели иллюстрации 
Доре к классическим памятникам мировой литературы: к «Гаргантюа и Пантагрюэлю» 
Рабле, к «Божественной Комедии» Данте, к «Дон Кихоту» М. Сервантеса, к Библии, 
«Потерянному раю» Дж. Мильтона и др.]? Но Мэри заработала таким путем две 
Библии в результате двух лет терпения и труда, а один мальчик из немцев даже 
четыре или пять. Он как-то прочел наизусть три тысячи стихов подряд, не 
останавливаясь; но такое напряжение умственных способностей оказалось ему не по 
силам, и с тех пор он сделался идиотом – большое несчастье для школы, потому 
что во всех торжественных случаях, при посетителях, директор всегда вызывал 
этого ученика и заставлял его «из кожи лезть», по выражению Тома. Только 
старшие ученики умудрялись сохранить свои билетики и проскучать над зубрежкой 
достаточно долго, чтобы получить в подарок Библию, и потому выдача этой награды 
была редким и памятным событием; удачливый ученик в этот день играл такую 
важную и заметную роль, что сердце каждого школьника немедленно загоралось 
честолюбием, которого хватало иногда на целых две недели. Быть может, Том не 
был одержим духовной жаждой настолько, чтобы стремиться к этой награде, но 
нечего и сомневаться в том, что он всем своим существом жаждал славы и блеска, 
которые приобретались вместе с ней.

Как водится, директор школы стал перед кафедрой, держа молитвенник в руках, и, 
заложив его пальцем, потребовал внимания. Когда директор воскресной школы 
произносит обычную коротенькую речь, то молитвенник в руках ему так же 
необходим, как ноты певице, которая стоит на эстраде, готовясь пропеть соло, – 
хотя почему это нужно, остается загадкой: оба эти мученика никогда не 
заглядывают ни в молитвенник, ни в ноты. Директор был невзрачный человечек лет 
тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и коротко подстриженными 
рыжеватыми волосами, в жестком стоячем воротничке, верхний край которого 
подпирал ему уши, а острые углы выставлялись вперед, доходя до уголков рта. 
Этот воротник, словно забор, заставлял его глядеть только прямо перед собой и 
поворачиваться всем телом, когда надо было посмотреть вбок; подбородком учитель 
упирался в галстук шириной в банковый билет, с бахромой на концах; носки его 
ботинок были по моде сильно загнуты кверху, наподобие лыж, – результат, 
которого молодые люди того времени добивались упорным трудом и терпением, 
просиживая целые часы у стенки с прижатыми к ней носками. С виду мистер Уолтерс 
был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он так благоговел перед всем, 
что свято, и настолько отделял духовное от светского, что незаметно для себя 
самого в воскресной школе он даже говорил совсем другим голосом, не таким, как 
в будние дни. Свою речь он начал так:

– А теперь, дети, я прошу вас сидеть как можно тише и прямее и минуту-другую 
слушать меня как можно внимательнее. Вот так. Именно так и должны себя вести 
хорошие дети. Я вижу, одна девочка смотрит в окно; кажется, она думает, что я 
где-нибудь там, – может быть, сижу на дереве и беседую с птичками. 
(Одобрительное хихиканье.) Мне хочется сказать вам, как приятно видеть, что 
столько чистеньких веселых детских лиц собралось здесь для того, чтобы 
научиться быть хорошими.

И так далее, и тому подобное. Нет никакой надобности приводить здесь конец этой 
речи. Она составлена по неизменному образцу, а потому мы все с ней знакомы.

Последняя треть его речи была несколько омрачена возобновившимися среди 
озорников драками и иными развлечениями, а также шепотом и движением, которые 
постепенно распространялись все дальше и дальше и докатились даже до подножия 
таких одиноких и незыблемых столпов, как Сид и Мэри. Но с последним словом 
мистера Уолтерса всякий шум прекратился, и конец его речи был встречен 
благодарным молчанием.

Перешептывание было отчасти вызвано событием более или менее редким – 
появлением гостей: адвоката Тэтчера в сопровождении какого-то совсем дряхлого 
старичка, представительного джентльмена средних лет с седеющими волосами и