Шушуканье сразу умолкло, как будто все шептавшиеся вдруг онемели.

Вскоре по коридорам пронеслось пчелиное жужжанье:

— Принц! Смотрите, принц идет!

Бедный Том медленно шел мимо низко кланявшихся ему придворных, стараясь 
отвечать им такими же поклонами и смиренно поглядывая на всю эту странную 
обстановку растерянными, жалкими глазами. Двое вельмож поддерживали его под 
руки с обеих сторон, чтобы придать твердость его походке. Позади шли придворные 
врачи и несколько лакеев.

Затем Том очутился в богато убранном покое дворца и услышал, как за ним 
захлопнули дверь. Вокруг него стали те, кто сопровождал его.

Перед ним на небольшом расстоянии полулежал очень грузный, очень толстый 
мужчина с широким мясистым лицом и недобрым взглядом. Огромная голова его была 
совершенно седая; бакенбарды, окаймлявшие лицо, тоже были седые. Платье на нем 
было из дорогой материи, но поношено и местами потерто. Распухшие ноги — одна 
из них была забинтована — покоились на подушке. В комнате царила тишина, и все, 
кроме Тома, почтительно склонили головы. Этот калека с суровым лицом был 
грозный Генрих VIII. Он заговорил, и лицо его неожиданно стало ласковым.



— Ну что, милорд Эдуард, мой принц? С чего тебе вздумалось шутить надо мною 
такие печальные шутки, надо мной — твоим добрым отцом-королем, который так 
любит и ласкает тебя?

Бедный Том выслушал, насколько ему позволяли его удрученные чувства, начало 
этой речи, на когда слова «твоим добрым отцом-королем» коснулись его слуха, 
лицо у него побелело и он, как подстреленный, упал на колени, поднял кверху 
руки и воскликнул:

— Ты — король? Ну, тогда мне и вправду конец!

Эти слова ошеломили короля, глаза его растерянно перебегали от одного лица к 
другому и, наконец, остановились на мальчике. Тоном глубокого разочарования он 
проговорил:

— Увы, я думал, что слухи не соответствуют истине, но боюсь, что ошибся, — он 
тяжело вздохнул и ласково обратился к Тому: — Подойди к отцу, дитя мое. Ты 
нездоров?

Тому помогли подняться на ноги, и, весь дрожа, он робко подошел к его 
величеству, королю Англии. Сжав его виски между ладонями, король любовно и 
пристально вглядывался в его испуганное лицо, как бы ища утешительных признаков 
возвращающегося рассудка, лотом притянул к груди кудрявую голову мальчика и 
нежно потрепал ее рукой.

— Неужели ты не узнаешь своего отца, дитя мое? — сказал он. — Не разбивай моего 
старого сердца, скажи, что ты знаешь меня! Ведь ты меня знаешь, не правда ли?

— Да. Ты мой грозный повелитель, король, да хранит тебя бог!

— Верно, верно… это хорошо… Успокойся же, не дрожи. Здесь никто не обидит тебя, 
здесь все тебя любят. Теперь тебе лучше, дурной сон проходит, не правда ли? И 
ты опять узнаешь самого себя — ведь узнаешь? Сейчас мне сообщили, что ты 
называл себя чужим именем. Но больше ты не будешь выдавать себя за кого-то 
другого, не правда ли?

— Прошу тебя, будь милостив, верь мне, мой августейший повелитель: я говорю 
чистую правду. Я нижайший из твоих подданных, я родился нищим, и только 
горестный, обманчивый случай привел меня сюда, хотя я не сделал ничего дурного. 
Умирать мне не время, я молод. Одно твое слово может спасти меня. О, скажи это 
слово, государь!

— Умирать? Не говори об, этом, милый принц, успокойся. Да снидет мир в твой 
встревоженную душу… ты не умрешь.

Том с криком радости упал на колени:

— Да наградит тебя господь за твою доброту, мой король, и да продлит он твои 
годы на благо страны!

Том вскочил на ноги и с веселым лицом, обратился к одному из двух 
сопровождавших его лордов: