Эдуард на суде слышал приговор, но не вполне понял его значение. Гнев мальчика 
рос по мере того, как он начинал понимать всю глубину этого нового оскорбления, 
нанесенного его королевскому сану; он пришел в бешенство, когда увидел, как 
яйцо, пронесясь в воздухе, разбилось о щеку Гендона, и услышал гогот толпы. Не 
помня себя от гнева, он подскочил к столбу и набросился на начальника:

— Стыдись! — крикнул он. — Это мой слуга. Выпусти его сейчас же! Я…

— Замолчи! — в ужасе воскликнул Гендон. — Ты погубишь себя!.. Не обращай на 
него внимания, начальник, он сумасшедший!

— Успокойся, добрый человек, я и не думаю обращать на него внимания; но я не 
прочь проучить его немного.

Полицейский обернулся к своему подчиненному и сказал:

— Хлестни этого дурачка раза два плетью, научи его вежливости.

— Всыпь ему полдюжины, — посоветовал сэр Гью, подъехавший в эту минуту 
посмотреть на расправу.

Короля схватили. Он даже не противился, так он был ошеломлен мыслью о 
чудовищном оскорблении, угрожавшем его священной особе. На страницах истории 
уже записан рассказ о наказании кнутом одного из английских королей, — Эдуарду 
нестерпимо было думать, что он повторит эту позорную страницу. Но делать было 
нечего, и помощи ждать было неоткуда: приходилось или снести наказание, или 
молить об отмене его. Выбор трудный: перенести удары король сможет, но 
унизиться до мольбы он не в силах.

Однако Майлс Гендон выручил его.

— Отпустите ребенка! — взмолился он. — Бессердечные псы, разве вы не видите, 
какой он маленький и хрупкий? Отпустите его, я беру его плети на себя.

— Прекрасная мысль! — воскликнул сэр Гью, и его лицо искривилось довольной 
усмешкой. — Отпустите попрошайку и всыпьте дюжину этому молодцу, да смотрите — 
полную дюжину!

Король хотел было спорить, но сэр Гью сразу усмирил его:

— Говори, говори, не стесняйся! — сказал он. — Но помни, что за каждое твое 
слово ему прибавят еще шесть ударов.

Гендона вынули из колоды и обнажили ему спину; когда плеть заходила по ней, 
бедный маленький король отвернулся и уже не удерживал слез, катившихся по его 
лицу.

«Доброе, смелое сердце! — говорил он себе. — Это доказательство преданности 
никогда не изгладится из моей памяти. Я не забуду… Им тоже придется вспомнить!» 
— прибавил он гневно.

Великодушие Гендона все росло в его глазах, а вместе с тем росла и его 
благодарность к нему. Он сказал себе: «Кто спасает своего государя от ран и 
смерти, оказывает ему великую услугу. Он спас меня от смерти. Но это ничто, 
ничто в сравнении с этим подвигом! Он спас своего государя от позора!»

Гендон переносил удары без крика, без стона — стойко, как солдат. Эта стойкость,
 а также то, что он взял на себя плети, предназначенные мальчику, невольно 
вызвали уважение даже в грубой и низкой черни, собравшейся поглазеть на 
любопытное зрелище; насмешки смолкли, и ничего не было слышно, кроме ударов 
бича. Когда Гендона снова посадили в колоду, на площади, которую еще недавно 
наполнял оскорбительный шум, царило безмолвие. Король тихонько подошел к 
Гендону и сказал ему на ухо:

— Не во власти королей отблагородить тебя, добрая, великая душа, так как тот, 
кто выше королей, уже создал тебя благородным; но король может возвеличить тебя 
перед людьми.

Он поднял плеть, валявшуюся на земле, слегка коснулся ею окровавленных плеч 
Гендона и шепнул:

— Эдуард, король Англии, жалует тебя титулом графа.

Гендон был тронут, слезы потекли по его щекам, но в то же время он так живо 
чувствовал мрачный юмор своего положения, что едва мог удержаться от улыбки. 
Вознестись сразу, раздетым и окровавленным, от позорного столба на недосягаемую 
высоту графского достоинства — что может быть смешнее!

«Как мне везет! — говорил он себе. — Призрачный рыцарь царства Снов и Теней 
превратился теперь в призрачного графа — головокружительный взлет, особенно для