которые стоили дороже тринадцати с половиной пенсов (прим. авт.)]

Маленький король широко открыл глаза от удивления, но сдержался и промолчал. 
Зато женщина вскочила на ноги, дрожа от страха и восклицая:

— Что же я наделала!.. Милосердный боже, да я вовсе не хочу, чтобы этот бедняк 
шел из-за меня на виселицу! Ах, избавьте меня от этого, ваша милость! Скажите, 
что мне делать!..

Судья, храня подобающее судье спокойствие, просто ответил:

— Без сомнения, можно сбавить цену, пока она еще не занесена в протокол…

— Ради бога, считайте, что поросенок стоит всего восемь пенсов! Слава тебе, 
господи, что ты не дал принять на душу такой тяжелый грех!

Майлс Гендон на радостях совершенно забыл об этикете; он удивил короля и уязвил 
королевское достоинство, обняв его и расцеловав. Женщина поблагодарила и ушла, 
унося с собой поросенка; полицейский отворил ей дверь и вышел вслед за нею в 
сени. Судья записывал все происшедшее в протокол. А Гендону, который всегда был 
настороже, захотелось узнать, зачем это полицейский пошел вслед за женщиной; он 
потихоньку прокрался в темные сени и услыхал следующий разговор:

— Поросенок жирный и, верно, очень вкусный; покупаю его у тебя; вот тебе восемь 
пенсов.

— Восемь пенсов! Вот чего захотел! Да он мне самой стоил три шиллинга и восемь 
пенсов, настоящей монетой последнего царствования, которую старый Гарри, что 
помер недавно,[32 - То есть король Генрих VIII.] не успел отобрать себе. Фигу 
тебе за твои восемь пенсов!

— А, ты вот как заговорила!.. Да ведь ты под присягой показала, что поросенок 
стоит восемь пенсов. Значит, ты дала ложную клятву. Иди со мной держать ответ 
за свое преступление! А мальчишку повесят.

— Ну, ну, будет тебе, добрый человек, молчи, я согласна. Давай сюда восемь 
пенсов, бери поросенка, только никому не рассказывай.

Женщина ушла вся в слезах. Гендон проскользнул назад, в комнату судьи, туда же 
вскоре вернулся и полицейский, спрятав в надежное место свою добычу. Судья еще 
некоторое время писал, затем прочел королю отечески мудрое и строгое 
наставление и приговорил его к кратковременному заключению в общей тюрьме, а 
затем к публичной порке плетьми. Удивленный король раскрыл рот для ответа и, по 
всей вероятности, отдал бы приказ обезглавить доброго судью тут же на месте, но 
Гендон знаком предостерег его, и он сдержал себя вовремя. Гендон взял его за 
руку, поклонился судье, и оба, под охраной полицейского, отправились в тюрьму. 
Как только они вышли на улицу, взбешенный монарх остановился, вырвал руку и 
воскликнул:

— Глупец, неужели ты воображаешь, что я войду в общую тюрьму живым?

Гендон наклонился к нему и сказал довольно резко:

— Будешь ты мне верить или нет? Молчи и не ухудшай дела опасными речами! Что 
богу угодно, то и случится; ты ничего не можешь ни ускорить, ни отдалить; жди 
терпеливо — еще будет время горевать или радоваться, когда произойдет то, чему 
быть суждено.



ГЛАВА XXIV

ПОБЕГ

Короткий зимний день шел к концу. Улицы были пусты, лишь изредка попадались 
прохожие, да и те шагали торопливо, с озабоченным видом людей, желающих 
возможно скорее покончить дела и укрыться в уютных домах от пронизывающего 
ветра и надвигающихся сумерек. Они не глядели ни вправо, ни влево; они не 
обращали никакого внимания на наших путников, даже как будто не видели их. 
Эдуард Шестой спрашивал себя, случалось ли когда-нибудь, чтобы толпа смотрела 
на короля, шествующего в тюрьму, с таким великолепным равнодушием. Наконец 
полицейский дошел до совершенно пустой рыночной площади и стал пересекать ее. 
Дойдя до середины, Гендон положил руку на плечо полицейского и шепнул ему:

— Погоди минутку, добрый сэр! Нас никто не слышит. Мне нужно сказать тебе два 
слова.

— Мой долг запрещает мне разговаривать, сэр! Пожалуйста, не задерживай меня, 
скоро ночь.