|
и девки.[27 - Слова из воровского жаргона, обозначающие различные категории
воров, нищих и бродяг.] Большинство здесь. Остальные пошли на восток, по зимней
дороге; на заре и мы пойдем за ними.
— В этом благородном обществе я не вижу Уэна. Где он?
— Бедняга, он теперь в преисподней, питается там серой, а она слишком горяча
для его изысканного вкуса. Его еще летом убили в драке.
— Грустно мне это слышать. Уэн был человек способный и отважный.
— Правильно! Черная Бэсс, его подруга, все еще с нами, но только сейчас ее нет
— ушла на восток бродяжить. Красивая девушка, хороших правил и примерного
поведения: никто не видал ее пьяной больше четырех раз в неделю.
— Она всегда себя держала строго, я помню; хорошая девчонка, достойная всяких
похвал. Мать ее была куда распущеннее, не умела себя соблюдать. Пренесносная
старуха и злющая, но зато умна, как черт.
— Ум ее и погубил. Она была такой отличной гадалкой и так ловко предсказывала
будущее, что прослыла ведьмой. Ее изжарили, как велит закон, на медленном огне.
Я был даже растроган, когда увидел, с каким мужеством она встретила свою
горькую участь; до последней минуты она ругала и кляла толпу, которая на нее
глазела, а огненные языки уже лизали ей лицо, и ее седые космы уже трещали
вокруг старой ее головы. Я говорю — она всех кляла и ругала. А уж ругалась она
— можно тысячу лет прожить и не услыхать такой мастерской ругани! Увы, ее
искусство умерло вместе с ней. Остались слабые и жалкие подражатели, но
настоящей ругани теперь не услышишь.
Атаман вздохнул, слушатели тоже сочувственно вздохнули; на минуту компания
приуныла, так как даже самые огрубелые люди не лишены чувствительности и
изредка способны предаваться грусти и скорби — в таких, например, случаях, как
этот, когда талант и искусство погибают, ни к кому не перейдя по наследству.
Впрочем, щедрый глоток из жбана, снова пущенного вкруговую, скоро рассеял их
тоску.
— А больше никто не попался из наших приятелей? — спросил Гоббс.
— Кое-кто попался. Чаще всего попадаются новички, мелкие фермеры, которые
остаются без крова и без куска хлеба, когда землю у них отнимают под овечьи
пастбища. Такой начнет просить милостыню, его привяжут к телеге, снимут с него
рубаху и стегают плетьми до крови; забьют в колоду и высекут; он опять идет
просить милостыню, — его опять угостят плетьми и отрежут ему ухо; за третью
попытку к нищенству — а что ему, бедняге, остается делать? — его клеймят
раскаленным железом и продают в рабство; он убегает, его ловят и вешают. Сказка
короткая, и рассказывать ее недолго. Поплатился и еще кое-кто из наших, да не
так дорого. Встаньте-ка, Йокел, Бэрнс и Годж, покажите ваши украшения!
Названные встали и, стащив с себя лохмотья, обнажили спины, исполосованные
старыми, зажившими рубцами от плетей; один откинул волосы и показал место, где
было когда-то левое ухо; другой показал клеймо на плече — букву V, и
изувеченное ухо; третий сказал:
— Я Йокел. Когда-то был я фермером и жил в довольстве, была у меня и любящая
жена и дети. Теперь нет у меня ничего, и занимаюсь я не тем… Жена и ребята
померли; может, они в раю, а может и в аду, но только, слава богу, не в Англии!
Моя добрая, честная старуха мать ходила за больными, чтобы заработать на хлеб;
один больной умер, доктора не знали, с чего, — и мою мать сожгли на костре, как
ведьму, а мои ребятишки смотрели, как ее жгут, и плакали. Английский закон!
Поднимите чаши! Все разом! Веселей! Выпьем за милосердный английский закон,
освободивший мою мать из английского ада! Спасибо, братцы, спасибо вам всем!
Стали мы с женой ходить из дома в дом, прося милостыню, таская за собою
голодных ребят; но в Англии считается преступлением быть голодным, и нас ловили
и били в трех городах… Выпьем еще раз за милосердный английский закон! Плети
скоро выпили кровь моей Мэри и приблизили день ее освобождения. Она лежит в
земле, не зная обиды и горя. А ребятишки… ну, ясно, пока меня, по закону,
гоняли плетьми из города в город, они померли с голоду. Выпьем, братцы, — один
только глоток, один глоток за бедных малюток, которые никогда никому не сделали
зла! Я опять стал жить подаянием; протягивал руку за черствой коркой, а получил
колоду и потерял одно ухо, — смотрите, видите этот обрубок? Я опять принялся
просить милостыню — и вот обрубок другого уха, чтобы я не забывал об английском
законе; но все же я продолжал просить, и, наконец, меня продали в рабство — вот
на моей щеке под этой грязью клеймо; если смыть эту грязь, вы увидите красное Р,
выжженное раскаленным железом! Раб! Понятно ли вам это слово? Английский раб!
Вот он стоит перед вами. Я убежал от своего господина, и если меня поймают, —
будь проклята страна, создавшая такие законы! — я буду повешен.
Звонкий голос прозвучал в темноте:
|
|