— В таком случае я выскажу все, что у меня на сердце. Так как вы уже не принц 
Уэльский, а король, вы можете приказать, что вам вздумается, и никто не посмеет 
ответить вам «нет»; и, конечно, вы не потерпите, чтобы вам и впредь докучали 
уроками, вы швырнете постылые книги в огонь и займетесь чем-нибудь менее 
скучным. Тогда я погиб, а со мною и мои осиротелые сестры.

— Погиб? Почему?

— Моя спина — хлеб мой, о милостивый мой повелитель! Если она не получит ударов,
 я умру с голода. А если вы бросите учение, моя должность будет упразднена, 
потому что вам уже не потребуется мальчик для порки. Смилуйтесь, не прогоняйте 
меня!

Том был тронут этим искренним горем. С королевским великодушием он сказал:

— Не огорчайся, милый! Я закреплю твою должность за тобою и за всеми твоими 
потомками.

Он слегка ударил мальчика по плечу шпагой плашмя и воскликнул:

— Встань, Гэмфри Марло! Отныне твоя должность становится наследственной во веки 
веков. Отныне и ты, и твои потомки будут великими пажами для порки при всех 
принцах английской державы. Не терзай себя скорбью. Я опять примусь за мои 
книги и буду учиться так худо, что твое жалованье, по всей справедливости, 
придется утроить, настолько увеличится твой труд.

— Спасибо, благородный повелитель! — воскликнул Гэмфри в порыве горячей 
признательности. — Эта царственная щедрость превосходит мои самые смелые мечты. 
Теперь я буду счастлив до гроба, и все мои потомки, все будущие Марло, будут 
счастливы.

Том сообразил, что мальчишка может быть ему очень полезен. Он заставил Гэмфри 
разговориться, что оказалось нетрудно. Гэмфри был в восторге, что может 
способствовать «исцелению» Тома, ибо всякий раз, как он воскрешал в 
расстроенном уме короля те или иные происшествия, случившиеся в классной 
комнате или в других королевских покоях, юный король и сам чрезвычайно 
отчетливо «припоминал» все подробности этих событий. К концу беседы, за 
какой-нибудь час, Том приобрел множество полезнейших сведений о разных эпизодах 
и людях, связанных с придворной жизнью; поэтому он решил черпать из этого 
источника ежедневно и распорядился всегда беспрепятственно допускать к нему 
Гэмфри, если только его величество владыка Британии не будет беседовать в это 
время с кем-нибудь другим.

Не успел Гэмфри уйти, как явился Гертфорд и принес Тому новые горести. Он 
сообщил, что лорды государственного совета, опасаясь, как бы преувеличенные 
рассказы о расстроенном здоровье короля не распространились в народе, сочли за 
благо, чтобы его величество через день-другой соизволил обедать публично; 
здоровый цвет его лица, его бодрая поступь в сочетании с его спокойными жестами,
 непринужденным и милостивым обращением лучше всего положат конец кривотолкам — 
в случае если недобрые слухи уже вышли за пределы дворца.

Граф принялся деликатнейшим образом наставлять Тома, как подобает ему держаться 
во время этой пышной процедуры.

Под видом довольно прозрачных «напоминаний» о том, что его величеству было 
будто бы отлично известно, он сообщил ему весьма ценные сведения. К великому 
удовольствию графа, оказалось, что Тому нужна в этом отношении весьма небольшая 
помощь, так как он успел выведать об этих публичных обедах у Гэмфри Марло: 
быстрокрылая молва о них уже носилась по дворцу. Том, конечно, предпочел 
умолчать о своем разговоре с Гэмфри.

Видя, что память короля так сильно окрепла, граф решил подвергнуть ее, будто 
случайно, еще нескольким испытаниям, чтобы судить, насколько подвинулось 
выздоровление. Результаты получились отрадные — не всегда, а в отдельных 
случаях: там, где оставались следы от разговоров с Гэмфри. Милорд остался 
чрезвычайно доволен и сказал голосом, полным надежды:

— Теперь я убежден, что, если ваше величество напряжете свою память еще немного,
 вы разрешите нам тайну большой государственной печати. Нынче эта печать нам 
ненадобна, так как ее служба окончилась с жизнью нашего почившего монарха, но 
еще вчера ее утрата имела для нас важное значение… Угодно вашему величеству 
сделать усилие?

Том растерялся: большая печать — это было нечто совершенно ему неизвестное. 
После минутного колебания он взглянул невинными глазами на Гертфорда и 
простодушно спросил:

— А какова она с виду?

Граф чуть заметно вздрогнул и пробормотал про себя: