Том опять уснул. И немного спустя ему приснился замечательный сон. Будто на 
дворе лето и будто он играет один на прекрасной лужайке, которая зовется 
Гудмэнс-филдс; как вдруг к нему подходит карлик, ростом не больше фута, 
горбатый, с длинной рыжей бородой, и говорит:

— Копай возле этого пня!

Том послушался и нашел целых двенадцать блестящих новых пенсов — сказочное 
богатство! Но лучшее было впереди, потому что карлик сказал:

— Я знаю тебя. Ты юноша добрый и достойный похвал; твое горе кончилось, пришел 
день награды. Копай на этом самом месте каждый седьмой день, и всякий раз ты 
будешь находить здесь сокровище — двенадцать новых блестящих пенсов. Только не 
говори никому, это тайна.

Затем карлик исчез, а Том со своей добычей помчался в Двор Отбросов, говоря 
себе: «Теперь я каждый вечер могу давать отцу по одному пенни; он будет думать, 
что я собрал их, прося подаяние, это развеселит его сердце, и он перестанет 
меня колотить. Одно пенни в неделю я буду давать доброму священнику, который 
учит меня, а остальные четыре — матери, Нэн и Бэт. Мы не будем больше голодать 
и ходить оборванцами. Прощайте страхи, тревоги, побои».

Во сне он в один миг очутился в своем убогом жилье, прибежал туда запыхавшись, 
но глаза у него так и прыгали от счастья; он бросил четыре монеты на колени 
матери, крича:

— Это тебе!.. Все тебе, все до одной! Тебе, и Нэн, и Бэт! Я добыл их честно, не 
украл и не выпросил.

Счастливая, удивленная мать прижала его к груди и воскликнула:

— Становится поздно… не угодно ли будет вашему величеству встать?

Ах, он ждал не такого ответа. Сон рассеялся. Том проснулся.

Он открыл глаза. У его постели стоял на коленях роскошно одетый первый лорд 
опочивальни. Радость, вызванная обманчивым сном, сразу исчезла: бедный мальчик 
увидел, что он все еще пленник и король. Комната была переполнена царедворцами 
в пурпуровых мантиях — траурный цвет — и знатными прислужниками монарха. Том 
сел на постели и из-за тяжелых шелковых занавесей смотрел на все это 
великолепное сборище.

Затем началась трудная церемония одевания, причем все время придворные один за 
другим становились на колени, приветствуя маленького короля и выражая ему 
сочувствие по поводу его тяжелой утраты. Прежде всего лорд обер-шталмейстер 
взял рубашку и передал ее первому лорду егермейстеру, тот передал ее второму 
лорду опочивальни, этот в свою очередь — главному лесничему Виндзорского леса, 
тот — третьему обер-камергеру, этот — королевскому канцлеру герцогства 
Ланкастерского, тот — хранителю королевской одежды, этот — герольдмейстеру 
Норройскому, тот — коменданту Тауэра, этот — лорду заведующему дворцовым 
хозяйством, тот — главному наследственному подвязывателю королевской салфетки, 
этот — первому лорду адмиралтейства, тот — архиепископу Кентерберийскому, и, 
наконец, архиепископ — первому лорду опочивальни, который надел рубашку — или, 
вернее, то, что от нее осталось, — на Тома. Бедный мальчик не знал что и 
подумать; это напомнило ему передачу из рук в руки ведер во время пожара.

Каждая принадлежность его туалета подвергалась тому же медленному и 
торжественному процессу.



В конце концов эта церемония так наскучила Тому, так ужасно наскучила, что он 
чуть не вскрикнул от радости, увидав, что вдоль линии уже начали странствовать 
его длинные шелковые чулки: значит, церемония приближалась к концу. Но радость 
его была преждевременна. Первый лорд опочивальни получил чулки и уже готовился 
облечь ими ноги Тома, как вдруг лицо его покрылось багровыми пятнами и он сунул 
чулки обратно в руки архиепископа Кентерберийского, пробормотав с изумлением:

— Смотрите, милорд!

Очевидно, с чулками что-то было неладно. Архиепископ побледнел, потом покраснел 
и передал чулки адмиралу, прошептав:

— Смотрите, милорд!

Адмирал передал чулки наследственному подвязывателю королевской салфетки, 
причем у него едва хватило силы пролепетать:

— Смотрите, милорд!