У нас в городишке жила…

Он, кажется, пошевелился; не надо горланить так громко, иначе я нарушу его сон, 
между тем ему предстоит путешествие, а он и так изнурен, бедняжка… Камзол 
ничего, недурен — кое-где ушить и будет впору. Штаны еще лучше, но, конечно, и 
тут два-три стежка не помешают… Башмаки отличные, прочные, крепкие; в них будет 
сухо и тепло. Они будут для него диковинкой, так как он, несомненно, привык 
бегать босиком и зимою и летом. Эх, если бы хлеб был такой же дешевый, как 
нитки! Вот за какой-нибудь фартинг я обеспечен нитками на целый год, да еще 
такую чудесную, большую иглу мне дали впридачу… Вот только нитку продеть в нее 
будет, черт возьми, нелегко».

И действительно, это было для него нелегким делом. Майлс поступил, как 
обыкновенно поступают мужчины и, по всей вероятности, будут поступать до 
скончания веков: держал неподвижно иголку и старался вдеть нитку в ушко, тогда 
как женщины поступают как раз наоборот. Нитка скользила мимо иголки то справа, 
то слева, то складывалась вдвое, но Гендон был терпелив: уже не раз доводилось 
ему проделывать подобные опыты во время солдатской службы. Наконец ему удалось 
вдеть нитку; он взял костюм, лежавший у него на коленях в ожидании починки, и 
принялся за работу.

«За постой заплачено, за завтрак, который нам подадут, тоже; денег еще хватит 
на то, чтобы купить пару осликов и нам вдвоем прокормиться два-три дня, пока 
доберемся до Гендон-холла, а там у нас всего будет вдоволь…

		Любила она муженька…

Черт возьми! Я загнал иголку себе под ноготь!.. Положим, это не беда, не в 
первый раз случается… а все-таки неприятно… Эх, милый, мы с тобой отлично 
заживем, будь уверен! Всем твоим злоключениям наступит конец, да и рассудок 
вернется к тебе…

		Любила она муженька своего,
		Но ее любил…

Вот благородные, крупные стежки. — Он поднял кверху камзол и стал разглядывать 
его с восхищением. — В них есть размах и величие, рядом с ними мелкие, 
скаредные стежки портного кажутся плебейскими и жалкими…

		Любила она муженька своего,
		Но ее любил другой…

Ну, вот и готово! Неплохая работа, и главное — быстро закончена. Теперь я 
разбужу его, одену, подам ему умыться, накормлю его; а затем мы с ним поспешим 
на рынок, что возле харчевни Табард, в Саутворке».

— Извольте вставать, ваше величество! — громко сказал он. — Не отвечает!.. Эй, 
ваше величество!

«Кажется, мне все-таки придется оскорбить его священную особу прикосновением, 
если сон его глух к человеческой речи. Что это?..»

Он откинул одеяло… Мальчик исчез.

Гендон онемел от изумления, огляделся вокруг и тут только заметил, что лохмотья 
мальчика тоже исчезли. Он страшно рассвирепел, стал бушевать, звать хозяина. В 
эту минуту вошел слуга с завтраком.

— Ты, бесовское отродье, объясни, что это значит, или прощайся со своею 
презренною жизнью! — загремел воин и так свирепо подскочил к слуге, что тот от 
удивления и страха совсем растерялся и с минуту был не в состоянии выговорить 
ни слова. — Где мальчик?

Дрожа и запинаясь, слуга дал требуемое объяснение:

— Не успели вы уйти отсюда, ваша милость, как вдруг прибегает какой-то молодой 
человек и говорит, что ваша милость требует мальчика сейчас же к себе, на конец 
моста, на саутворкский берег. Я ввел его в комнату, он разбудил мальчугана и 
передал ему поручение. Тот чуть-чуть поворчал, зачем его обеспокоили «так рано»,
 но сейчас же напялил на себя свою рвань и пошел с молодым человеком, только 
промолвил в сердцах, что было бы учтивее, если бы ваша милость пришли за ним 
сами и не посылали чужого… а то выходит…

— А то выходит, что ты идиот! Идиот и болван, и надуть тебя ничего не стоит, 
повесить бы всех твоих родичей! Но, может быть, беды еще нет. Может быть, 
мальчишку не хотели обидеть. Я пойду за ним и приведу сюда. А ты тем временем 
накрой-ка на стол! Постой! Одеяло на кровати положено так, будто под ним кто-то 
лежит, — это случайно?

— Не знаю, мой добрый господин! Я видел, как молодой человек возился у кровати,