Он стоял подле, буквально остолбенев, пока его не вывел из оцепенения новый 
приказ:

— Полотенце!

Майлс взял полотенце, висевшее под самым носом у мальчика, и, ни слова не 
говоря, подал ему. Потом он стал сам умываться, а его приемный сын в это время 
уже уселся за стол и готовился приступить к еде. Гендон поспешил покончить с 
умыванием, придвинул себе другой стул и хотел уже сесть, как вдруг мальчик с 
негодованием воскликнул:

— Остановись! Ты хочешь сидеть в присутствии короля?

Этот удар поразил Гендона в самое сердце.

«Бедняжка! — пробормотал он. — Его помешательство с каждым часом растет; и это 
понятно: после той важной перемены, какая произошла в государстве, он 
воображает себя королем! Ну что же, надо мириться и с этим, иного способа нет,
 — а то он еще, чего доброго, велит заключить меня в Тауэр». И, довольный этой 
шуткой, он отодвинул свой стул, стал за спиной короля и начал прислуживать, как 
умел, по-придворному.

За едой королевская суровость мальчугана немного смягчилась, и, едва он 
насытился, у него возникло желание поболтать.

— Ты, кажется, назвал себя Майлсом Гендоном, так ли я расслышал?

— Так, государь, — отвечал Майлс и про себя добавил:

«Если уж подделываться к безумию этого бедного мальчика, так надо именовать его 
и государем и вашим величеством; не нужно ничего делать наполовину; я должен 
войти в свою роль до тонкости, иначе я сыграю ее плохо и испорчу все это доброе 
дело, дело любви и милосердия».

После второго стакана вина король совсем согрелся и сказал:

— Я хотел бы узнать тебя ближе. Расскажи мне свою историю. Ты храбр, и вид у 
тебя благородный, — ты дворянин?

— Наш род не особенно знатный, ваше величество. Мой отец — мелкий барон, 
выслужившийся из дворян, сэр Ричард Гендон, из Гендонского замка, близ 
Монксголма, в Кенте.

— Я не припомню такой фамилии. Но продолжай, расскажи мне свою историю.

— Рассказывать придется немного, ваше величество, но, может быть, это позабавит 
вас на полчаса, за неимением лучшего. Мой отец, сэр Ричард, человек 
великодушный и очень богатый. Матушка моя умерла, когда я был еще мальчиком. У 
меня два брата: Артур — старший, душою и нравом в отца; и Гью — моложе меня, 
низкий, завистливый, вероломный, порочный, лукавый, сущая гадина. Таким он был 
с самого детства, таким был десять лет назад, когда я в последний раз видел его,
 — девятнадцатилетний, вполне созревший подлец; мне было тогда двадцать лет, 
Артуру же двадцать два. В доме, кроме нас, жила еще леди Эдит, моя, кузина, — 
ей было тогда шестнадцать лет, — прекрасная, добросердечная, кроткая; дочь 
графа, последняя в роде, наследница большого состояния и прекращавшегося после 
ее смерти графского титула. Мой отец был ее опекуном. Я любил ее, она меня. Но 
она была с детства обручена с Артуром, и сэр Ричард не потерпел бы, чтобы 
подобный договор был нарушен. Артур любил другую и убеждал нас не падать духом 
и не терять надежды, что время и счастливая судьба помогут каждому из нас 
добиться своего. Гью же был влюблен в имущество леди Эдит, хотя уверял, что 
любит ее самое, — но такова была его всегдашняя тактика: говорить одно, а 
думать другое. Однако его ухищрения не привели ни к чему: завоевать сердце Эдит 
ему так и не удалось; он мог обмануть одного лишь отца. Отец любил его больше 
всех нас и во всем ему верил. Гью был младший сын, и другие ненавидели его, — а 
этого во все времена бывало достаточно, чтобы завоевать благосклонность 
родителей; к тому же у него был вкрадчивый, льстивый язык и удивительная 
способность лгать, — а этими качествами легче всего морочить слепую 
привязанность. Я был сумасброден, по правде — даже очень сумасброден, хотя 
сумасбродства мои были невинного свойства, ибо никому не приносили вреда, — 
только мне. Я никого не опозорил, никого не разорил, не запятнал себя ни 
преступлением, ни подлостью и вообще не совершил ничего, не подобающего моему 
благородному имени.

Однако мой брат Гью умел воспользоваться моими проступками. Видя, что Артур 
слаб здоровьем, и надеясь извлечь выгоду из его смерти, если только удастся 
устранить меня с дороги, Гью… Впрочем, это длинная история, мой добрый государь,
 и не стоит ее рассказывать. Короче говоря, младший брат очень ловко 
преувеличил мои недостатки, выставил их в виде преступлений, и в довершение