всем мире. Им даже казалось, что они вроде как бы ее хозяева, владельцы. Так 
оно и было — по крайней мере в те дни, когда король или какой-нибудь герой 
устраивал торжественную процессию в честь своего благополучного возвращения на 
родину: жители моста всегда могли за известную плату показывать из своих окон 
зевакам это пышное зрелище, потому что в Лондоне не было другого места, где 
шествие могло бы развернуться такой длинной, прямой, непрерывной колонной.

Люди, родившиеся и выросшие на мосту, находили жизнь во всех иных местах 
нестерпимо скучной и пресной. Рассказывают, будто некий старик семидесяти 
одного года покинул мост и уехал в деревню на покой, но там он целые ночи 
ворочался в постели и был не в состоянии уснуть — так угнетала, давила и 
страшила его невыносимая тишь. Измучившись вконец, он вернулся на старое место, 
худой и страшный, как привидение, и мирно уснул, и сладко грезил под 
колыбельную песню бурливой реки, под топот, грохот, гром Лондонского моста.

В те времена, о которых мы пишем, мост давал своим детям «предметные уроки» по 
истории Англии; он показывал им посиневшие, разлагавшиеся головы знаменитых 
людей, надетые на железные палки, которые торчали над воротами моста… Но мы 
отклонились от темы.

Гендон занимал комнату в небольшой харчевне на мосту. Не успел он со своим юным 
приятелем добраться до двери, как чей-то грубый голос закричал:

— А, пришел, наконец! Ну, теперь уж ты не убежишь, будь покоен! Вот погоди, я 
истолку твои кости в такой порошок, что, быть может, это научит тебя не 
запаздывать… Заставил нас ждать столько времени!..

И Джон Кенти уже протянул руку, чтобы схватить мальчугана.

Майлс Гендон преградил ему дорогу:

— Не торопись, приятель! По-моему, ты напрасно ругаешься. Какое тебе дело до 
этого мальчика?

— Если тебе так хочется совать нос в чужие дела, так знай, что он мой сын.

— Ложь! — горячо воскликнул малолетний король.

— Прекрасно сказано, и я тебе верю, мой мальчик, — все равно, здоровая у тебя 
голова или с трещиной. Отец он тебе или нет, я не дам тебя бить и мучить этому 
гнусному негодяю, раз ты предпочитаешь остаться со мной.

— Да, да… я не знаю его, он мне гадок, я лучше умру, чем пойду с ним.

— Значит, кончено, и больше разговаривать не о чем.

— Ну, это мы еще посмотрим! — закричал Джон Кенти, шагнув к мальчику и 
отстраняя Гендона. — Я его силой…

— Только тронь его, ты, двуногая падаль, и я проколю тебя, как гуся, 
насквозь! — сказал Гендон, загородив ему дорогу и хватаясь за рукоять шпаги. 
Кенти попятился. — Заруби у себя на носу, — продолжал Гендон, — что я взял 
этого малыша под защиту, когда на него была готова напасть целая орава подобных 
тебе негодяев и чуть было не прикончила его; так неужели ты думаешь, что я 
брошу его теперь, когда ему грозит еще худшая участь? Ибо, отец ты ему или нет,
 — а я уверен, что ты врешь, — для такого мальчика лучше скорая смерть, чем 
жизнь с таким зверем, как ты. Поэтому проваливай, да поживее, потому что я не 
охотник до пустых разговоров и не очень-то терпелив от природы.



Джон Кенти отступил, бормоча угрозы и проклятия, и скоро скрылся в толпе. А 
Гендон со своим питомцем поднялся к себе на третий этаж, предварительно 
распорядившись, чтобы им принесли поесть. Комната была бедная, с убогой 
кроватью, со старой, поломанной и разрозненной мебелью, тускло освещенная двумя 
тощими свечками. Маленький король еле добрел до кровати и повалился на нее, 
совершенно истощенный голодом и усталостью. Он целый день и часть ночи провел 
на ногах — был уже третий час — и все это время ничего не ел. Он пробормотал 
сонным голосом:

— Пожалуйста, разбуди меня, когда накроют на стол! — и тотчас же впал в 
глубокий сон.

Смех заискрился в глазах Гендона, и он сказал себе:

«Клянусь богом, этот маленький нищий расположился в чужой квартире и на чужой 
кровати с таким непринужденным изяществом, как будто у себя, в своем доме, — 
хоть бы сказал „разрешите мне“, или „сделайте милость, позвольте“, или 
что-нибудь в этом роде. В бреду больного воображения он называет себя принцем 
Уэльским, и, право, он отлично вошел в свою роль. Бедный, маленький, одинокий