оставались в полном молчании, потом бросились на колени перед Томом, простирая 
к нему руки с оглушительными криками, от которых, казалось, задрожало все 
здание:

— Да здравствует король!

Взоры бедного Тома, ослепленного этим поразительным зрелищем, растерянно 
блуждали по сторонам и остановились на принцессах, опустившихся перед ним на 
колени, потом на лорде Гертфорде. На лице его выразилась решимость. Он нагнулся 
к лорду Гертфорду и шепнул ему на ухо:

— Скажи мне правду, по чести, по совести! Если бы я сейчас отдал приказ, какого 
никто не имеет права отдать, кроме короля, был бы этот приказ исполнен? Никто 
не встал бы и не крикнул бы «нет»?

— Никто, государь, ни один человек в целом королевстве. В лице твоем повелевает 
владыка Англии. Ты — король, твоя воля — закон.

Тогда Том проговорил твердым голосом, горячо, с большим одушевлением:

— Так пусть же отныне воля короля будет законом милости, а не законом крови. 
Встань с колен и скорее в Тауэр! Объяви королевскую волю: герцог Норфолкский 
останется жив!

Слова эти мгновенно были подхвачены и, передаваясь из уст в уста, облетели весь 
зал. И не успел Гертфорд выйти, как стены ратуши снова потряс оглушительный 
крик:

— Кончилось царство крови! Да здравствует Эдуард, король Англии!



ГЛАВА XII

ПРИНЦ И ЕГО ИЗБАВИТЕЛЬ

Выбравшись из толпы, Майлс Гендон и маленький принц разными задворками и 
закоулками стали пробираться к реке. Они легко, без помехи дошли до Лондонского 
моста, но тут снова попали в густую толпу. Гендон крепко держал за руку принца 
— нет, короля, — потрясающая новость уже разнеслась по всему городу, и мальчик 
слышал, как тысячи голосов повторяли зараз: «Король умер!» При этой вести 
леденящий холод проник в сердце несчастного, бездомного сироты, и он задрожал 
всем телом. Он сознавал, как велика его потеря, и был глубоко огорчен ею, 
потому что беспощадный тиран, наводивший ужас на всех, всегда был добр и ласков 
к нему. Слезы застилали мальчику глаза, и все окружающие предметы 
представлялись ему словно в тумане. В эту минуту он чувствовал себя самым 
покинутым, самым отверженным и забытым существом во всем мире. Но вдруг иные 
возгласы донеслись до него, прорезая ночь, словно раскаты грома:

— Да здравствует король Эдуард Шестой!

При этих криках глаза принца засверкали, он весь с головы до пят затрепетал от 
гордости.

«Ах, — думал он, — как это замечательно и как странно: я — король!»

Наши друзья с трудом пролагали себе путь сквозь густую толпу, заполнявшую мост. 
Этот мост был прелюбопытным явлением: он существовал уже шестьсот лет и все это 
время служил чем-то вроде очень людной и шумной проезжей дороги, по обе стороны 
которой, от одного берега до другого, тянулись ряды складов и лавок с жилыми 
помещениями в верхних этажах. Мост сам по себе был чем-то вроде отдельного 
города; здесь была своя харчевня, были свои пивные, пекарни, мелочные лавки, 
свои съестные рынки, свои ремесленные мастерские и даже своя церковь. На двух 
соседей, которых он связывал воедино, на Лондон и Саутворк, мост смотрел как на 
пригороды и только в этом видел их значение. Обитатели Лондонского моста 
составляли, так сказать, корпорацию; город у них был узенький, всего в одну 
улицу длиною в пятую часть мили. Здесь, как в деревне, каждый знал подноготную 
каждого, знал всех предков своего соседа и все их семейные тайны. На мосту, 
само собою, была и своя аристократия — почтенные старинные роды мясников, 
пекарей и других, по пятьсот — шестьсот лет торговавшие в одних и тех же 
лавчонках, знавшие от доски до доски всю славную историю моста со всеми его 
диковинными преданиями, эти уж всегда и говорили особым, «мостовым» языком, и 
думали «мостовыми» мыслями, и лгали весьма пространно, выразительно и 
основательно, как умели лгать лишь на мосту. Население моста было невежественно,
 узколобо, спесиво. Иным оно и быть не могло: дети рождались на мосту, 
вырастали на мосту, доживали там до старости и умирали, ни разу не побывав в 
другой части света, кроме Лондонского моста. Эти люди, естественно, воображали, 
что нескончаемое шествие, двигавшееся через мост день и ночь, смешанный гул 
криков и возгласов, ржание коней, мычание коров, блеяние овец и вечный топот 
ног, напоминавший отдаленные раскаты грома, — было единственной ценностью во