|
оставались в полном молчании, потом бросились на колени перед Томом, простирая
к нему руки с оглушительными криками, от которых, казалось, задрожало все
здание:
— Да здравствует король!
Взоры бедного Тома, ослепленного этим поразительным зрелищем, растерянно
блуждали по сторонам и остановились на принцессах, опустившихся перед ним на
колени, потом на лорде Гертфорде. На лице его выразилась решимость. Он нагнулся
к лорду Гертфорду и шепнул ему на ухо:
— Скажи мне правду, по чести, по совести! Если бы я сейчас отдал приказ, какого
никто не имеет права отдать, кроме короля, был бы этот приказ исполнен? Никто
не встал бы и не крикнул бы «нет»?
— Никто, государь, ни один человек в целом королевстве. В лице твоем повелевает
владыка Англии. Ты — король, твоя воля — закон.
Тогда Том проговорил твердым голосом, горячо, с большим одушевлением:
— Так пусть же отныне воля короля будет законом милости, а не законом крови.
Встань с колен и скорее в Тауэр! Объяви королевскую волю: герцог Норфолкский
останется жив!
Слова эти мгновенно были подхвачены и, передаваясь из уст в уста, облетели весь
зал. И не успел Гертфорд выйти, как стены ратуши снова потряс оглушительный
крик:
— Кончилось царство крови! Да здравствует Эдуард, король Англии!
ГЛАВА XII
ПРИНЦ И ЕГО ИЗБАВИТЕЛЬ
Выбравшись из толпы, Майлс Гендон и маленький принц разными задворками и
закоулками стали пробираться к реке. Они легко, без помехи дошли до Лондонского
моста, но тут снова попали в густую толпу. Гендон крепко держал за руку принца
— нет, короля, — потрясающая новость уже разнеслась по всему городу, и мальчик
слышал, как тысячи голосов повторяли зараз: «Король умер!» При этой вести
леденящий холод проник в сердце несчастного, бездомного сироты, и он задрожал
всем телом. Он сознавал, как велика его потеря, и был глубоко огорчен ею,
потому что беспощадный тиран, наводивший ужас на всех, всегда был добр и ласков
к нему. Слезы застилали мальчику глаза, и все окружающие предметы
представлялись ему словно в тумане. В эту минуту он чувствовал себя самым
покинутым, самым отверженным и забытым существом во всем мире. Но вдруг иные
возгласы донеслись до него, прорезая ночь, словно раскаты грома:
— Да здравствует король Эдуард Шестой!
При этих криках глаза принца засверкали, он весь с головы до пят затрепетал от
гордости.
«Ах, — думал он, — как это замечательно и как странно: я — король!»
Наши друзья с трудом пролагали себе путь сквозь густую толпу, заполнявшую мост.
Этот мост был прелюбопытным явлением: он существовал уже шестьсот лет и все это
время служил чем-то вроде очень людной и шумной проезжей дороги, по обе стороны
которой, от одного берега до другого, тянулись ряды складов и лавок с жилыми
помещениями в верхних этажах. Мост сам по себе был чем-то вроде отдельного
города; здесь была своя харчевня, были свои пивные, пекарни, мелочные лавки,
свои съестные рынки, свои ремесленные мастерские и даже своя церковь. На двух
соседей, которых он связывал воедино, на Лондон и Саутворк, мост смотрел как на
пригороды и только в этом видел их значение. Обитатели Лондонского моста
составляли, так сказать, корпорацию; город у них был узенький, всего в одну
улицу длиною в пятую часть мили. Здесь, как в деревне, каждый знал подноготную
каждого, знал всех предков своего соседа и все их семейные тайны. На мосту,
само собою, была и своя аристократия — почтенные старинные роды мясников,
пекарей и других, по пятьсот — шестьсот лет торговавшие в одних и тех же
лавчонках, знавшие от доски до доски всю славную историю моста со всеми его
диковинными преданиями, эти уж всегда и говорили особым, «мостовым» языком, и
думали «мостовыми» мыслями, и лгали весьма пространно, выразительно и
основательно, как умели лгать лишь на мосту. Население моста было невежественно,
узколобо, спесиво. Иным оно и быть не могло: дети рождались на мосту,
вырастали на мосту, доживали там до старости и умирали, ни разу не побывав в
другой части света, кроме Лондонского моста. Эти люди, естественно, воображали,
что нескончаемое шествие, двигавшееся через мост день и ночь, смешанный гул
криков и возгласов, ржание коней, мычание коров, блеяние овец и вечный топот
ног, напоминавший отдаленные раскаты грома, — было единственной ценностью во
|
|