– Ну, так ступай, – сказал он, – и можешь говорить мистеру Фостеру все, что 
тебе вздумается. Может, он тебе и поверит, что Джим твой негр, – бывают такие 
идиоты, что не требуют документов; по крайней мере, я слыхал, что здесь, на Юге,
 такие бывают. А как станешь рассказывать про фальшивое объявление и про 
награду, ты ему объясни, для чего это понадобилось, – может, он тебе поверит. 
Теперь проваливай и говори ему что хочешь, да по дороге смотри держи язык за 
зубами, пока до места не доберешься!

Я и пошел, направляясь от реки в сторону, и ни разу не оглянулся; я и так 
чувствовал, что он за мной следит. Все равно я знал, что ему это скоро надоест. 
Я прошел по этому направлению целую милю, ни разу не останавливаясь; потом 
сделал круг по лесу и вернулся к усадьбе Фелпса. Я решил приступить к делу 
сразу, без всякой канители, потому что надо было, чтобы Джим не проговорился, 
пока эти молодцы не уберутся подальше. А то еще наживешь хлопот с этой братией. 
Я на них нагляделся досыта и больше не желал иметь с ними никакого дела.



Глава XXXII

Когда я добрался до усадьбы, кругом было тихо, как в воскресенье, жарко и 
солнечно; все ушли работать в поле; а в воздухе стояло едва слышное гуденье 
жуков и мух, от которого делается до того тоскливо, будто все кругом повымерло; 
да если еще повеет ветерок и зашелестит листвой, то и вовсе душа уходит в 
пятки: так и кажется, будто это шепчутся привидения, души тех, которые 
давным-давно померли, и всегда чудится, будто это они про тебя говорят. И 
вообще от этого всегда хочется самому помереть, думаешь: хоть бы все поскорей 
кончилось!

Хлопковая плантация Фелпса была из тех маленьких, захудалых плантаций, которые 
все на одно лицо. Двор акра в два, огороженный жердями; а для того чтобы 
перелезать через забор и чтоб женщинам было легче садиться на лошадь, к нему 
подставлены лесенкой обрубки бревен, точно бочонки разной высоты; кое-где во 
дворе растет тощая травка, но больше голых и вытоптанных плешин, похожих на 
старую шляпу с вытертым ворсом; для белых большой дом на две половины, из 
отесанных бревен, щели замазаны глиной или известкой, а сверху побелены, – 
только видно, что очень давно; кухня из неотесанных бревен соединена с домом 
длинным и широким навесом; позади кухни – бревенчатая коптильня; по другую 
сторону коптильни вытянулись в ряд три низенькие негритянские хижины; одна 
маленькая хибарка стоит особняком по одну сторону двора, у самого забора, а по 
другую сторону – разные службы; рядом с хибаркой куча золы и большой котел для 
варки мыла; возле кухонной двери скамейка с ведром воды и тыквенной флягой; тут 
же рядом спит на солнышке собака; дальше – еще собаки; в углу двора три 
тенистых дерева; кусты смородины и крыжовника у забора; за забором огород и 
арбузная бахча; а дальше плантации хлопка, а за плантациями – лес.

Я обошел кругом и перелез по обрубкам во двор с другой стороны, возле кучи золы.
 Пройдя несколько шагов, я услышал жалобное гуденье прялки, оно то делалось 
громче, то совсем замирало; и тут мне уж без всяких шуток захотелось умереть, 
потому что это самый тоскливый звук, какой только есть на свете.

Я пошел прямо так, наугад, не стал ничего придумывать, а положился на бога – 
авось с его помощью скажу что-нибудь, когда понадобится; я сколько раз замечал, 
что бог мне всегда помогал сказать то, что надо, если я ему сам не мешал.

Только я дошел до середины двора, вижу – сначала одна собака встает мне 
навстречу, потом другая, а я, конечно, остановился и гляжу на них, не трогаюсь 
с места. Ну и подняли же они лай!

Не прошло и четверти минуты, как я сделался чем-то вроде ступицы в колесе, если 
можно так выразиться, а собаки окружили меня, как спицы, штук пятнадцать 
сошлось вокруг меня кольцом, вытянув морды, а там и другие подбежали; гляжу – 
перескакивают через забор, выбегают из-за углов с лаем и воем, лезут отовсюду.

Из кухни выскочила негритянка со скалкой в руке и закричала: «Пошел прочь, Тигр,
 пошла, Мушка! Убирайтесь, сэр!» – я стукнула скалкой сначала одну, потом 
другую; обе собаки с визгом убежали, – за ними разбрелись и остальные; а через 
секунду половина собак опять тут как тут – собрались вокруг меня, повиливают 
хвостами и заигрывают со мной. Собака никогда зла не помнит и не обижается.

А за негритянкой выскочили трое негритят – девочка и два мальчика – в одних 
холщовых рубашонках; они цеплялись за материнскую юбку и застенчиво косились на 
меня из-за ее спины, как это обыкновенно водится у ребят. А из большого дома, 
смотрю, бежит белая женщина, лет сорока пяти или пятидесяти, с непокрытой 
головой и с веретеном в руках; за ней выбежали ее белые детишки, а вели они 
себя точь-в-точь как негритята. Она вся просияла от радости и говорит:

– Так это ты наконец! Неужели приехал?

Не успел я и подумать, как у меня вылетело: