Джим выбежал из шалаша и, расставив руки, полез было ко мне обниматься – так он 
обрадовался; зато у меня душа ушла в пятки, как только я его увидел при свете 
молнии; я попятился и свалился с плота в реку, потому что совсем забыл, что 
Джим изображал в одном лице и короля Лира, и больного араба, и утопленника, и я 
чуть не помер со страху. Но Джим выловил меня из воды и уж совсем собрался 
обнимать и благословлять меня, но я ему сказал:

– Не сейчас, Джим; оставь это на завтрак, оставь на завтрак! Скорей отвязывай 
плот и отпихивайся от берега!

Через две секунды мы уже скользили вниз по реке. До чего хорошо было очутиться 
опять на свободе, плыть одним посредине широкой реки – так, чтоб никто нас не 
мог достать! Я даже попрыгал и поплясал немножко на радостях и похлопал пяткой 
о пятку – никак не мог удержаться; и только стукнул третий раз, как слышу 
хорошо знакомый мне звук; затаил дыхание, прислушался и жду; так и есть; 
вспыхнула над водой молния, гляжу – вот они плывут! Налегают на весла, так, что 
борта трещат! Это были король с герцогом.

Я повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать.



Глава XXX

Как только они ступили на плот, король бросился ко мне, ухватил за шиворот и 
говорит:

– Хотел удрать от нас, щенок ты этакий?! Компания наша тебе надоела, что ли?

Я говорю:

– Нет, ваше величество, мы не хотели… Пустите, ваше величество!

– Живей тогда говори, что это тебе взбрело в башку, а не то душу из тебя 
вытрясу!

– Честное слово, я вам все расскажу, как было, ваше величество. Этот, что меня 
держал, был очень со мной ласков, все говорил, что у него вот такой же сынишка 
помер в прошлом году и ему просто жалко видеть, что мальчик попал в такую 
передрягу; а когда все потеряли голову, увидев золото, и бросились к гробу, он 
выпустил мою руку и шепчет: «Беги скорее, не то тебя повесят!» И я побежал. Мне 
показалось, что оставаться мало толку: сделать я ничего не могу, а зачем же 
дожидаться, чтоб меня повесили, когда можно удрать! Так я и но останавливался, 
все бежал, пока не увидел челнок; а когда добрался до плота, велел Джиму скорей 
отчаливать, не то они меня догонят и повесят; а еще сказал ему, что вас и 
герцога, наверно, уже нет в живых, и мне вас было очень жалко, и Джиму тоже, и 
я очень обрадовался, когда вас увидел. Вот спросите Джима, правду я говорю или 
нет.

Джим сказал, что так все и было. А король велел ему замолчать и говорит:

– Ну да, как же, ври больше! – И опять встряхнул меня за шиворот и пообещал 
утопить в реке.

Но герцог сказал:

– Пустите мальчишку, старый дурак! А вы-то сами по-другому, что ли, себя вели? 
Справлялись разве о нем, когда вырвались на свободу? Я что-то не припомню.

Тогда король выпустил меня и начал ругать и город, и всех его жителей. Но 
герцог сказал:

– Вы бы лучше себя как следует отругали – ведь вас-то и надо ругать больше – 
всех. Вы с самого начала ничего толком ни сделали, вот разве что не растерялись 
и выступили довольно кстати с этой вашей синей стрелкой. Это вышло ловко, 
прямотаки здорово! Вот эта самая штука нас и спасла. А если б не она, нас 
заперли бы, пока не пришел бы багаж англичан, а там – в тюрьму, это уж 
наверняка! А из-за вашей стрелки они потащились на кладбище, а там золото 
оказало нам услугу поважней: ведь если бы эти оголтелые дураки не потеряли 
голову и не бросились все к гробу глядеть на золото, пришлось бы нам сегодня 
спать в галстуках особой прочности, с ручательством, – много прочнее, чем нам с 
вами требуется.

Они молчали с минуту – задумались. Потом король и говорит довольно рассеянно:

– Гм! А ведь мы думали, что негры его украли.

Я так и съежился весь.

– Да, – говорит герцог с расстановкой и насмешливо, – мы думали!