Ну и перепугался же я, сказать по правде! А удрать не было никакой возможности, 
сами понимаете. Они схватили нас всех и повели за собой прямо на кладбище, а 
оно было мили за полторы от города, вниз по реке; и весь город тоже за нами 
увязался, потому что шум мы подняли порядочный, а времени было еще немного – 
всего девять часов вечера.

Когда мы проходили мимо нашего дома, я пожалел, что услал Мэри Джейн из города, 
потому что теперь стоило мне только подать ей знак – она выбежала бы и спасла 
меня и уличила бы наших мошенников.

Мы всей толпой бежали по берегу реки и орали, как дикие коты; небо вдруг 
потемнело, начала мигать и поблескивать молния, и листья зашумели от ветра, а 
мороз еще пуще подирал по коже.

Такой страшной беды со мной еще никогда не бывало, и я вроде как одурел, – все 
вышло не так, как я думал, а совсем по-другому: вместо того чтобы любоваться на 
всю эту потеху со стороны и удрать когда вздумается, вместо Мэри Джейн, которая 
поддержала бы меня, спасла и освободила бы в решительную минуту, теперь одна 
татуировка могла спасти меня от смерти. А если знаков не найдут…

Мне даже и думать не хотелось, что тогда будет; и ни о чем другом я тоже 
почему-то думать не мог. Становилось все темней и темней; самое подходящее было 
время улизнуть, да только этот здоровенный детина Хайнс держал меня за руку, а 
от такого Голиафа попробуй-ка улизни! Он тащил меня за собой волоком-до того 
разъярился; мне, чтобы не отстать, приходилось бежать бегом. Добравшись до 
места, толпа ворвалась на кладбище и затопила его, как наводнение. А когда 
добрались до могилы, то оказалось, что лопат у них во сто раз больше, чем 
требуется, а вот фонаря никто и не подумал захватить. И всетаки они принялись 
копать при вспышках молнии, а за фонарем послали в ближайший дом, в полумиле от 
кладбища.

Они копали и копали с остервенением, а тем временем стало страх как темно, 
полил дождь и ветер бушевал все сильней и сильней, а молния сверкала все чаще и 
чаще, и грохотал гром; но они даже внимания не обращали на это – так все 
увлеклись делом. Когда вспыхивала молния, видно было решительно все: каждое 
лицо в этой большой толпе, каждая лопата земли, которая летела кверху из 
могилы; а в следующую секунду все заволакивала тьма и опять ничего не было 
видно.

Наконец они вытащили гроб и стали отвинчивать крышку; и тут опять начали так 
толкаться и напирать, чтобы протиснуться вперед и взглянуть на гроб, – ну 
немыслимое дело! А в темноте, да еще в такой давке, просто страшно становилось. 
Хайнс ужасно больно тянул и дергал меня за руку, он, должно быть, совсем 
позабыл, что я существую на свете; он громко сопел, – видать, здорово 
разгорячился.

Вдруг молния залила все ярко-белым светом, и кто-то крикнул:

– Ей-богу, вот он, мешок с золотом, у него на груди!

Хайнс завопил вместе со всеми, выпустил мою руку и сильно рванулся вперед, 
чтобы взглянуть на золото; а уж как я от него удрал и выбрался на дорогу – 
этого я и сам не знаю.

На дороге не было ни души, и я пустился бежать во все лопатки; кругом было 
пусто, если не считать густого мрака, ежеминутных вспышек молнии, шума дождя, 
свиста ветра и раскатов грома; можете быть уверены, что я летел сломя голову!

Добежал до города, вижу – на улицах никого нет из-за грозы, так что я не стал 
огибать переулками, а прямо летел вовсю по главной улице; а как стал подбегать 
к нашему дому, гляжу в ту сторону, глаз не спускаю. Ни одного огонька, дом весь 
темный; я даже расстроился – до того мне стало грустно, сам даже не знаю почему.
 Но в конце концов в ту самую минуту, когда я бежал мимо, – раз! – и вспыхнул 
огонек в окне Мэри Джейн, и сердце у меня как забьется, чуть-чуть не выскочило; 
и в ту же секунду и дом, и все прочее осталось позади меня в темноте, и я знал, 
что уж больше никогда ничего этого не увижу. Она была лучше всех, и характера у 
нее было куда больше, чем у других девушек.

Как только я очутился за городом и на таком расстоянии от него, что можно было 
подумать и о переправе на островок, я стал искать, нельзя ли где позаимствовать 
лодку и как только молния показала мне одну лодочку не на замке, я прыгнул в 
нее и оттолкнулся от берега. Это оказался челнок, кое-как привязанный веревкой. 
Островок был очень неблизко, на самой середине реки, но я не стал терять 
времени; а когда я наконец пристал к плоту, то так выбился из сил, что, будь 
хоть какаянибудь возможность, лег бы и отдышался. Но где уж тут лежать! Я 
перепрыгнул на плот и говорю:

– Скорей, Джим, отвязывай плот! Слава тебе господи, мы от них избавились!