– Да, он теперь у них, и я ужасно глупо себя чувствую, когда вспоминаю, как он 
к ним попал.

– Нет, вы ошибаетесь. Мешок не у них.

– Как? А у кого же он?

– Да я теперь и сам не знаю. Был у меня, потому что я его украл у них, чтобы 
отдать вам; и куда я спрятал мешок, это я тоже знаю, только боюсь, что там его 
больше нет. Мне ужасно жалко, мисс Мэри Джейн, просто не могу вам сказать, до 
чего жалко! Я старался сделать как лучше – честное слово, старался! Меня 
чуть-чуть не поймали, и пришлось сунуть мешок в первое попавшееся место, а оно 
совсем не годится.

– Ну, перестань себя винить, это не нужно, и я этого не позволяю; ты же иначе 
не мог – и, значит, ты не виноват. Куда же ты его спрятал?

Мне не хотелось, чтобы она опять вспоминала про свои несчастья, и язык у меня 
никак не поворачивался. Думаю, начну рассказывать, и она представит себе 
покойника, который лежит в гробу с этим мешком на животе. И я, должно быть, с 
минуту молчал, а потом сказал ей:

– С вашего позволения, мне бы не хотелось говорить, куда я его девал, мисс Мэри 
Джейн. Я вам лучше напишу на бумажке, а вы, если захотите, прочтете мою записку 
по дороге к мистеру Лотропу. Ну как, согласны?

– Да, согласна.

И я написал: «Я положил его в гроб. Он был там, когда вы плакали возле гроба 
поздно ночью. Я тогда стоял за дверью, и мне вас было очень жалко, мисс Мэри 
Джейн».

Я и сам чуть не заплакал, когда вспомнил, как она плакала у гроба одна, поздней 
ночью; а эти мерзавцы спят тут же, у нее в доме, и ее же собираются ограбить! 
Потом сложил записку, отдал ей и вижу – у нее тоже слезы выступили на глазах. 
Она пожала мне руку крепко-крепко и говорит:

– Всего тебе хорошего! Я все так и сделаю, как ты мне говоришь; а если мы с 
тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду, часто-часто буду о тебе 
думать и молиться за тебя! – И она ушла.

Молиться за меня! Я думаю, если б она меня знала как следует, так взялась бы за 
что-нибудь полегче, себе по плечу. И все равно, должно быть, она за меня 
молилась – вот какая это была девушка! У нее хватило бы духу молиться и за 
Иуду; захочет – так ни перед чем не отступит! Говорите, что хотите, а я думаю, 
характера у нее было больше, чем у любой другой девушки; я думаю, по характеру 
она сущий кремень. Это похоже на лесть, только лести тут нет ни капельки. А уж 
что касается красоты, да и доброты тоже, куда до нее всем прочим! Как она вышла 
в ту дверь, так я и не видел ее больше, ни разу не видел! Ну, а вспоминал про 
нее много-много раз – миллионы раз! – и про то, как она обещала молиться за 
меня; а если б я думал, что от моей молитвы ей может быть какой-нибудь прок, то,
 вот вам крест, стал бы за нее молиться!

Мэри Джейн вышла, должно быть, с черного хода, потому что никто ее не видал. 
Как только я наткнулся на Сюзанну и Заячью Губу, я сейчас же спросил их:

– Как фамилия этих ваших знакомых, к которым вы ездите в гости, еще они живут 
за рекой?

Они говорят:

– У нас там много знакомых, а чаще всего мы ездим к Прокторам.

– Фамилия эта самая, – говорю, – а я чуть ее не забыл. Так вот, мисс Мэри 
велела вам сказать, что она к ним уехала, и страшно спешила – у них кто-то 
заболел.

– Кто же это?

– Не знаю, что-то позабыл; но как будто это…

– Господи, уж не Ханна ли?

– Очень жалко вас огорчать, – говорю я, – но только это она самая и есть.

– Боже мой, а ведь только на прошлой неделе она была совсем здорова! И опасно 
она больна?

– Даже и сказать нельзя – вот как больна! Мисс Мэри Джейн говорила, что родные