Вот тебе и на! Сорвалось с языка, я и подумать не успел. И не успел я 
пошевельнуться, как она бросилась ко мне на шею к говорит:

– Повтори это еще раз, и еще, и еще!

Вижу, я проговорился сгоряча да еще наговорил лишнего, а как выпутаться – не 
знаю. Я попросил, чтобы она дала мне подумать минутку; а ей не терпится – сидит 
такая взволнованная, красивая и такая радостная и довольная, будто ей зуб 
вырвали. Вот я и принялся раскидывать умом. Думаю: по-моему, человек, который 
возьмет да и скажет правду, когда его припрут к стенке, здорово рискует; ну, 
сам я этого не испытал, так что наверняка сказать не могу, но все-таки похоже 
на то; а тут такой случай, что, ей-богу, лучше сказать правду, да оно и не так 
опасно, как соврать. Надо будет запомнить это и обдумать как-нибудь на свободе: 
что-то уж очень трудно, против всяких правил. Такого мне еще видеть не 
приходилось. Ну, думаю, была не была: возьму да и скажу на этот раз правду, 
хотя это все равно что сесть на бочонок с порохом – и взорвать его из 
любопытства – куда полетишь? И я сказал:

– Мисс Мэри Джейн, нет ли у нас знакомых за городом, куда вы могли бы поехать 
погостить денька на три, на четыре?

– Да, к мистеру Лотропу. А зачем?

– Пока это не так важно зачем. А вот если я вам скажу, откуда я узнал, что ваши 
негры увидятся со своей матерью недели через две здесь, в этом самом доме, и 
докажу, что я это знаю, – поедете вы гостить к мистеру Лотропу дня на четыре?

– Дня на четыре! – говорит она. – Да я год там прогощу!

– Хорошо, – говорю я, – кроме вашего слова, мне больше ничего не нужно. Другой 
бы поклялся на Библии – и то я ему не так поверил бы, как одному вашему слову.

Она улыбнулась и очень мило покраснела, а я сказал:

– С вашего позволения, я закрою дверь и запру ее.

Потом я вернулся, опять сел и сказал:

– Только не кричите. Сидите тихо и выслушайте меня, как мужчина. Я должен вам 
сказать правду, а вам надо взять себя в руки, мисс Мэри, потому что правда эта 
неприятная и слушать ее будет тяжело, но ничего не поделаешь. Эти ваши дядюшки 
вовсе не дядюшки, а мошенники, настоящие бродяги. Ну вот, хуже этого ничего не 
будет, остальное вам уже легко будет вытерпеть.

Само собой, это ее здорово потрясло; только я-то уже снялся с мели и дальше 
валял напрямик и все дочиста ей выложил, так что у нее только глаза засверкали; 
все рассказал, начиная с того, как мы повстречали этого молодого дурня, который 
собирался на пароход, и до того, как она бросилась на шею королю перед своим 
домом и он поцеловал ее раз двадцать подряд. Тут лицо у нее все вспыхнуло, 
словно небо на закате, она вскочила да как закричит:

– Ах он скотина! Ну что ж ты? Не трать больше ни минуты, ни секунды – вымазать 
их смолой; обвалять в перьях и бросить в реку!

Я говорю:

– Ну конечно. Только вы когда хотите это сделать; до того, как вы поедете к 
мистеру Лотропу, или…

– Ах, – говорит она, – о чем я только думаю! Не слушай меня, пожалуйста… не 
будешь, хорошо? – и кладет свою шелковистую ручку мне на руку, да так ласково, 
что я растаял и на все согласился. – Я и не подумала, так была взволнована, – 
говорит она, – а теперь продолжай, я больше не буду. Скажи мню, что делать, и 
как ты скажешь, так я и поступлю.

– Так вот, – говорю я, – они, конечно, настоящее жулье, оба эти проходимца, 
только так уж вышло, что мне с ними вместе придется ехать и дальше, хочу я 
этого или нет, – а почему, лучше не спрашивайте; а если вы про них расскажете, 
то меня, конечно, вырвут у них из лап; мне-то будет хорошо, только есть один 
человек, – вы про него не знаете, – так вот он попадет в большую беду. Нам 
нужно его спасти, верно? Ну разумеется. Так вот и не будем про них ничего 
говорить.

И тут мне в голову пришла неплохая мысль. Я сообразил, как мы с Джимом могли бы 
избавиться от наших мошенников: засадить бы их здесь в тюрьму, а самим убежать. 
Только мне не хотелось плыть одному на плоту днем, чтобы все ко мне приставали 
с вопросами, поэтому я решил подождать с этим до вечера, когда совсем стемнеет. 
Я сказал: