Вечером король ходил по гостям и всех утешал и ко всем навязывался со своей 
дружбой, а между прочим давал понять, что его паства там, в Англии, ждет его не 
дождется, так что ему нужно поторапливаться: уладить все дела с имуществом, да 
и ехать домой. Он очень жалел, что приходится так спешить, и всем другим тоже 
было очень жалко: им хотелось, чтобы он погостил подольше, только они не знали, 
как это устроить. Он, конечно, говорил, будто бы они с Уильямом собираются 
взять девочек с собой в Англию; и все этому радовались, потому что девочки 
будут с родными и хорошо устроены; девочки тоже бы» ли довольны и так этому 
радовались, что совсем позабыли про «вой несчастья, – одно только и говорили: 
пускай король про дает все поскорей, а они будут собираться. Бедняжки так были 
довольны и счастливы, что у меня сердце разрывалось, глядя, как их оплетают и 
обманывают, но только я не видел никакой возможности вмешаться и что-нибудь в 
этом деле переменить.

Провалиться мне, если король тут же не назначил и дом и негров к продаже с 
аукциона – через два дня после похорон. Но кто хотел, тот мог купить и раньше, 
частным образом. И вот на другой день после похорон, часам к двенадцати, 
радость девочек в первый раз омрачилась. Явилось двое торговцев неграми, в 
король продал им негров за хорошую цену, с уплатой по чеку в трехдневный срок,
 – так это полагалось, – и они увезли двоих сыновей вверх по реке, в Мемфис, а 
их мать – вниз по реке, в Новый Орлеан. Я думал, что и у бедных девочек, и у 
негров сердце разорвется от горя; они так плакали и так обнимались, что я и сам 
расстроился, на них глядя. Девочки говорили, что им даже и не снилось, чтобы 
семью разделили или продали куда-нибудь далеко, не тут же, в городе. Никогда не 
забуду, как несчастные девочки и эти негры обнимали друг друга и плакали, все 
это так и стоит у меня перед глазами; я бы наверняка не вытерпел, не стал бы 
молчать и донес на нашу шайку, если бы не знал, что продажа недействительна и 
негры через неделюдругую вернутся домой.

Эта продажа наделала в городе много шума; большинство было решительно против: 
говорили, что просто позор – разлучать мать с детьми. Нашим мошенникам это 
сильно подорвало репутацию, но старый дурак все равно гнул свою линию, что ему 
ни говорил герцог, а герцог, по всему было видно, сильно встревожился.

На следующий день был аукцион. Утром, как только совсем рассвело, король с 
герцогом поднялись ко мне на чердак и разбудили меня; и по одному их виду я 
сразу понял, что дело неладно. Король спросил:

– Ты был у меня в комнате позавчера вечером?

– Нет, ваше величество. (Я всегда его так называл, если никого чужих не было)

– А вчера вечером ты там был?

– Нет, ваше величество.

– Только по-честному – не врать!

– По-честному, ваше величество. Я вам правду говорю. Я даже и не подходил к 
вашей комнате, после того как мисс Мэри Джейн показывала ее вам и герцогу.

Герцог спросил:

– А ты не видел – входил туда кто-нибудь или нет?

– Нет, ваша светлость, что-то не припомню.

– Так подумай, вспомни!

Я задумался и вижу, что случай подходящий; потом говорю:

– Да, я видел, как негры туда входили, и не один раз.

Оба так и подскочили на месте, и вид у них был сначала такой, будто бы они 
этого не ожидали, а потом – будто бы ожидали именно этого. Герцог спросил:

– Как? Все сразу?

– Нет, не все сразу… то есть я, кажется, не видел, чтобы они все оттуда 
выходили, вот только, пожалуй, один раз…

– Ну-ну? Когда же это было?

– В тот день, когда были похороны. Утром. Только не очень рано, потому что я 
тогда проспал. Я только что хотел сойти вниз по лестнице – и увидел их.

– Ну, дальше, дальше! Что они делали? Как себя держали?

– Ничего не делали. И, по-моему, никак особенно себя не держали. Они вышли