– А что же тогда делают остальные?

– Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой – да мало ли что! А то 
и совсем ничего не делают.

– Для чего же они тогда нужны?

– Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?

– Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии обращаются с 
прислугой? Лучше, чем мы с неграми?

– Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются хуже, чем с собакой.

– А на праздники разве их не отпускают, как у нас, – на рождество, на Новый год,
 на Четвертое июля?

– Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была. Да знаешь ли ты, 
Заяч… знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то не бывает, их 
круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в негритянский балаган,
 ну просто никуда!

– И в церковь тоже?

– И в церковь.

– А ведь ты ходишь в церковь?

Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика. Но в следующую 
минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не то, что простой слуга, 
и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и сидеть там вместе с 
хозяевами, потому что так полагается. Только получилось у меня не оченьто 
складно; кончил я объяснять и вижу, что она мне не верит.

– Скажи, – говорит, – «честное индейское», что ты не наврал мне с три короба.

– Честное индейское, нет, – говорю я.

– Совсем ничего не приврал?

– Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, – говорю я.

– Положи руку вот на эту книжку и скажи еще раз.

Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него руку и сказал. Она как 
будто поверила и говорит:

– Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только уж извини, никогда этого не 
будет, чтобы я всему остальному поверила.

– Чему это ты не хочешь верить, Джо? – сказала Мэри Джейн, входя вместе с 
Сюзанной. – Нехорошо и невежливо так с ним разговаривать, он здесь чужой и от 
родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если бы с тобой так обращались?

– Вот ты всегда так, Мэри, – заступаешься за всех, когда их никто еще и не 
думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал, по-моему, а я 
сказала, что не обязана всему верить. Вот и все, больше ничего не говорила. Я 
думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?

– Мне все равно, пустяки это или нет; он гостит у нас в доме, и с твоей стороны 
нехорошо так говорить. Ведь на его месте тебе было бы стыдно; вот и не надо 
говорить ничего такого, чтобы человеку было стыдно.

– Да что ты, Мэри, он же сказал…

– Это не важно, что бы он там ни сказал, – не в том дело. Важно, чтобы ты была 
с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а то он вспомнит, что он 
тут всем чужой и далеко от родины.

А я думаю про себя: «И такую-то девушку я позволяю обворовывать этому старому 
крокодилу!» Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала гонку Заячьей Губе, что мое 
почтение!

А я думаю про себя: «И эту тоже я позволяю ему бессовестно обворовывать!» Тогда 
Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и ласково, как она всегда 
говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала тише воды, ниже травы и 
ударилась в слезы.

– Ну вот и хорошо, – сказали ей сестры, – теперь попроси у него прощенья.